Дорогой длинною

– Нет. - Узкие глаза Митро глядели в упор. - А зачем она тебе?

– Ну, как же? Платье моё крепжоржет забрала - выкройку снять и не отдаёт. - Из-под пальцев Насти вызванивала весёлая мелодия. - В чём я сегодня вечером выйду? Что за мода - невесть куда на три дня пропадать?

Полгода в хоре, а всё как дикие…

Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем, отложив гитару, встала.

– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.

У Макарьевны - тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щёку и дребезжащим голосом напевая "Гей вы, улане". Услышав удар двери, она вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени… и разочарованно остановилась.

– Настя?..

– Я, Макарьевна. - Настя, не здороваясь, кинула взгляд через плечо хозяйки. - Не появились?

– Нетути… - Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать… Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришёл тока что. Злющий, даже есть не просит!

– Я к нему. - решительно сказала Настя, проходя в горницу.

Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.

Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов он скосил глаза. Увидев входящую Настю, удивился, сел, одёрнул рубаху.

– Настька? Здравствуй… Что случилось?

Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку.

– Чяворо

, сядь. Христом богом прошу, сиди. Послушай меня…

– Да что ты? - прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.

– Кузьма, милый, попросить хочу…

Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под её опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слёзы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:

– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи…

– Где, Настя?

– Где Илья сейчас… Нет! - вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить. - Нет, чяворо, не ври мне… Скажи - живой он? Илья… живой он?

Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели умоляющие, блестящие от слёз глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?

– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь! Клянусь, ты меня знаешь! - Настя заплакала, уже не скрываясь. - Прямо сейчас пойду и…

и… под пролётку кинусь! Пожалеешь тогда…

– Не надо под пролётку! - завопил Кузьма. - Я скажу!

Через пять минут Настя опрометью вылетела из дома Макарьевны. Перебежала двор, хлопнула калиткой, вихрем пронеслась по Живодёрке, и вскоре её голос звенел уже на Садовой:

– Извозчик! Извозчик!

– Куда это она подхватилась? - озадаченно спросила выглянувшая через плечо Кузьмы Макарьевна.

– Куда-а… - Кузьма прислонился к дверному косяку, ожесточённо почесал обеими руками голову. - К нему, как бог свят. К Илюхе. Вот дела, а мне и в башку никогда не забредало…

– Да что тебе туда вовсе забредало, дурень? - сердито спросила Макарьевна. - Скажи лучше - жив Илья-то?

– Жив пока. - Кузьма тяжело вздохнул. - Ох, и сделает из меня Трофимыч антрекот бараний… И прав будет. Ну, не могу я на ейные слёзы спокойно глядеть, душа не терпит!

Макарьевна вздохнула, перекрестилась. Подобревшим голосом сказала:

– Иди уж в дом, антрекот. Накормлю чем-нибудь. И в кого ты без башки уродился?

*****

После полудня пришла гроза - первая в этом году. С самого утра парило, воздух стал густым и тяжёлым, в доме было не продохнуть: не помогали даже открытые окна.

У Ильи отчаянно болела голова. Он, чертыхаясь, тянул из обливной корчаги тёплый квас, каждый час ходил умываться к ведру, но легче не становилось. В доме было пусто: вся семья отправилась на именины к соседям, Варька убежала на Рогожскую дорогу - узнавать про стоящих там цыган. Илья ждал её весь день, поминутно взглядывая на хрипатые ходики, но сестра всё не появлялась. Вместо неё приходила Манька, которую оставили ухаживать за гостем, предлагала то холодный сбитень, то чай с бубликами, то кислые щи, рассказывала новости с Сухаревки, - до тех пор, пока Илья не попросил хозяйку оставить его в покое, а ещё лучше – отправляться на именины вслед за семейством. Манька, надувшись, ушла в кухню. Он с облегчением растянулся на кровати и стал смотреть в окно на ползущую из-за церкви Успения Богородицы тучу.