Дорогой длинною

Табор тащился по кубанской степи на ярмарку в Ростов. В воздухе над дорогой с утра до позднего вечера висело жёлтое марево, от жары шатались даже лошади, собаки и вовсе отказывались идти, укладываясь в горячую пыль и свешивая на сторону языки. Табор растянулся вдоль дороги, как рассыпавшиеся далеко друг от друга бусины, цыгане уже не могли ни петь, ни разговаривать, а только таращились мутными от духоты глазами вперёд, ожидая остановки. А впереди, как назло, не попадалось ни реки, ни прудика.

Настя лежала в телеге вместе с детьми. Варька брела позади. И она, и Илья, сидящий с вожжами в руках, с тревогой посматривали на крохотное круглое облачко, выплывшее из-за горизонта. Другие цыгане тоже косились на этот тёмный шарик, зная - к добру такие облака не появляются.

Облако близилось, росло и на глазах наливалось чернотой. Стихло всё, даже степные чирки перестали сновать через дорогу. Куда-то исчезли слепни и мухи, замерла выгоревшая трава. На огромном каштане, торчащем, как свеча, посередине степи, не шевелилось ни листочка. Дед Корча озабоченно задрал к небу седую бороду и коротко скомандовал:

– Тэрден^[109]!

Через минуту цыгане накидывали на головы фыркающих лошадей мешки и одеяла. Женщины привязывали к себе маленьких детей, собаки, рассевшись в пыли, хором выли, и никаким криком нельзя было заставить их умолкнуть. Бледная Настя сидела возле телеги, прижимая к себе спящего Гришку и вертящуюся у неё на руке Дашку. Илья, ругаясь, накидывал на голову норовистой саврасой кобылы рваное одеяло. Варька помогала ему.

– Илья, это буря, да? - услышал он последний вопрос жены.

Ответить Илья не успел: порыв ветра вырвал из его рук одеяло, кобыла, захрапев, рванулась в сторону, её ржание перекрылось Варькиным визгом, и стало темно.

От ветра полегла трава. По дороге понеслись сухие комки перекати-поля, цыганские тряпки, верещащий от страха щенок. Всё это мгновенно исчезало во вздыбленных клубах пыли. Чёрное небо сверху донизу распорола голубая вспышка, грохнуло так, что цыгане попадали на землю, и тут же полило как из ведра.

Илье приходилось и раньше встречаться с ураганами в степи, но такого, как этот, он не видел ни разу. Люди держались, вцепившись друг в друга, и Илья едва смог разжать руки Насти, чтобы взять у неё детей: "Дай мне, я сильнее! Не вырвет!" А она, словно обезумев, мотала головой и прижимала к себе орущие комки. Во вспышках молний Илья видел искажённое от страха лицо жены с прилипшими волосами. Сквозь вой ветра едва доносился голос Варьки: "Илья, кони! Боже мой, кони!" Он не пытался ответить, и так зная, что лошади разбежались. Стоял на коленях, держась за наспех вколоченную в землю жердь, прижимал к себе Настю и детей, отворачивался от хлещущих струй дождя. Ветер уже не выл, а ревел, старый каштан трещал и гнулся, как прутик, по земле бежали потоки воды. Илья, поздно спохватившись, что их телега осталась стоять почти под самым деревом, попытался отойти в сторону, но ветер не давал сделать ни шагу. Стиснув зубы, он попытался ещё раз… и в этот миг наступил конец света. По крайней мере, так показалось Илье, когда он увидел расступившиеся в сумрачном свете тучи с рваными краями и синий сверкающий столб, разделивший небо. Никогда в жизни он не видал такой молнии. Табор осветило как днём, над телегами поднялся дружный вой: даже мужчины орали от страха. От грохота содрогнулась степь, сияющий комок ударил в старый каштан, тот вспыхнул, как щепка, раскалываясь надвое, и Илья отлетел в сторону. Гришка вывалился у него изпод рубахи - Настя едва успела поймать катящийся комок. Следом вспыхнуло ещё несколько молний, и в их свете Илья увидел остановившиеся глаза трёхлетней дочери, которыми она не моргая смотрела на пылающий каштан.

Через полчаса всё прекратилось. Ураган унёсся в сторону реки, небо очистилось, старый каштан уже не горел, а дымился, солнце осветило переломанные телеги, разбросанные шатры и перепуганных насмерть людей. Цыгане поднимались один за другим, первым делом пересчитывали детей, затем начинали крутить головами в поисках улетевшего добра, крестились, спрашивали друг друга - все ли целы? Целых телег не осталось ни у кого; люди, слава богу, все остались живы, только кривого Пашку ударило жердью от шатра, да у одной из цыганок была сломана рука, попавшая под колесо.

Дорога наполнилась охами, вздохами, причитаниями, рёвом детей. Цыгане разбрелись по степи в поисках разбежавшихся коней, женщины собирали вещи и остатки шатров. И никто уже не ждал большего несчастья, когда вдруг над полем пронёсся дикий крик. Вопила Варька, упав на колени и вцепившись обеими руками в растрёпанные волосы. Тут же к ней сбежались все.

Молча, со страхом уставились на бледную Настю. У той по лицу катились слёзы. Держа за плечи дочь, она хрипло просила:

– Доченька, чяёри, посмотри на меня… Дашенька, пожалуйста, посмотри…

Изумрудная, брильянтовая, посмотри на меня…

Дашка удивлённо улыбалась. Её остановившиеся глаза смотрели, не моргая, через голову матери в синее, словно умытое небо.