Дорогой мой человек

— Трупы, автоматы, патроны, гранаты, пистолеты, продовольствие и множество мух. Предполагаю, что эта махина навернулась не менее чем два месяца тому назад. Не сгорела она потому, что в баках полностью отсутствует горючее. Что-то с ними случилось, а что именно — без специалиста не разгадать…

— Все они сразу и убились? — кивнув на распластанную машину, спросил Володя.

— Вероятно. Впрочем, дверь сильно заклинило, я от нее четыре трупа отвалил, наверное пытались выбраться, но обессилели…

Свернув махорочную самокрутку из куска газеты и сильно затянувшись, Цветков пригнулся и первым нырнул в темный провал двери. За ним, стараясь не дышать и не очень вглядываться во все эти раздутые, лопнувшие, уже совершенно нечеловеческие лица, издававшие к тому же жужжание — казалось, что именно эти бывшие немцы жужжат, поскольку миллионы мух завладели разложившимися в жаркое время трупами, — пошел по искореженному, вздыбленному полу Устименко.

— Давайте! — сдавленным голосом крикнул ему Цветков.

Володя недоуменно оглянулся: командир выбрасывал в иллюминатор автоматы и какие-то металлические коробки.

— Забирайте! — вновь велел командир.

И только тогда Устименко понял, что и у кого надо забирать. Короткие десантные пистолеты-пулеметы надо было брать у мертвецов, выдергивать из того, что когда-то было у них руками, вынимать из подмышек, подбирать из-под сапог.

Крепко сцепив губы и отдуваясь от мух, которые уже не жужжали, а рассерженно гудели, потревоженные в своей обители, стараясь ничего не видеть, кроме оружия и коробок с патронами, Володя работал и все-таки видел и какие-то ремни, и потускневшие бляхи, и специальные кинофотокамеры, и тонкую замшевую перчатку, и пачку сигарет на краю проржавевшего сундука, и фуражку с высокой тульей, и мышиного цвета сукно…

— Перекур! — крикнул за его спиной Цветков.

Вновь они оказались на солнце, на ветерке, вновь собрались закурить махорку, но прежде вымыли руки немецкой дезинфицирующей очень маслянистой жидкостью, которую Цветков отыскал в маленькой канистрочке среди медикаментов.

— Еще бы людей позвать в помощь! — предложил Устименко.

— А вы переутомились? Нет, дорогой товарищ, нам это больше подходит, мы все-таки с трупами по роду профессии имели дело. Потом, знаете ли…

В глазах Цветкова мелькнуло характерное, хвастливо-мальчишеское выражение, и, усмехнувшись, одними только губами, он почти торжественно произнес:

— Люблю дарить! Эффекты люблю. Представляете? А ну, товарищи бойцы отряда «Смерть фашизму», кто желает получить оружие, непосредственно прибывшее в наш адрес от Адольфа Гитлера? Конечно, оживление, вопросы как, где, в чем дело? Неужели не оцениваете?

— Оцениваю, — улыбаясь, сказал Володя.

— То-то! А ведь действительно фюрер взял да и вооружил нас. Шуточки войны.

Ловко и удобно пристроившись на поваленном дереве, затягиваясь самокруткой, Цветков ненадолго задумался и сказал сам себе:

— Интересно.

— Что интересно?

— Вскрыть бы хоть одного-двух. Они все как бы укороченные. Сплющило. Не заметили? Все умерли в очень короткое время — от удара об землю, наверное. Поближе к вечеру займемся.

Володя моргал и вздыхал. Его все-таки тошнило. Впрочем, и сам командир был достаточно бледен, даже слегка зеленоват.

— Теперь нам предстоит самое противное, — предупредил он. — У этих мертвецов есть еще пистолеты — нам они тоже нужны. Нам все нужно, — с ненатуральным и невеселым смешком сказал Цветков, — ясно, доктор? Мы же очень бедные, этот наш безумно храбрый отряд «Смерть фашизму»…

Только к двум часам дня они кончили свою нелегкую работу и, завернув оружие в офицерские резиновые плащи-пелерины, пошли на речку отмываться.

— Только вы никому ни слова! — строго приказал Цветков. — Всю подачу мне испортите. Эту работу нужно на высшем классе сделать, чтобы народ всю жизнь помнил нынешний день…

Раздевшись, Цветков брезгливо посмотрел на тинистую воду речушки, потом сильно оттолкнулся и поплыл рывками — брассом, словно пловец-профессионал.

— Холодная, черт! — крикнул он с середины речки. — Прямо кусается. Да вы не робейте, доктор, вы — сразу!

— Тут уже народишко маленько обеспокоился, — сообщил им Бабийчук, когда они возвратились. — Искать вас хотели.

— Десять бойцов со мной! — велел Цветков.

Люди тревожно переглянулись — чего это, дескать, сейчас будет?

Минут через сорок они вернулись. Первым шел Митя Голубев присмиревший, какой-то даже томный. Дальше тащился Минька Цедунько васильковые глаза его выражали нечто вроде счастливого ужаса. С отвисшей челюстью, в запотевших очках шагал интеллигентный Холодилин — нес автоматы в охапке, как носят дрова. Замыкал шествие Цветков, лицо у него опять было невозмутимое, весь он как-то пообчистился, даже щегольские свои сапоги он успел наваксить немецкой ваксой, поколачивал прутиком по голенищу; на обалделые, как выражаются, «чумовые» лица своих бойцов будто бы даже не глядел. В наступившей тишине все вдруг услышали, как мечтательным тенорком, с перехватом в горле, с соловьиным бульканьем матюгнулся вдруг старый рубака Романюк.