Дорогой сновидений

Его ягоды были сильнейшем успокоительным и снотворным средством, леча не только от беспокойства, но и отчаяния. Видимо, именно из-за этого последнего свойства их и собирали рабы. Они надеялись во власти этих плодов хотя бы на несколько ночей избавиться от жестокой судьбы, представив себя теми, кем они мечтали быть — свободными людьми, наслаждавшимися всеми прелестями счастливой городской жизни.

Так или иначе, Лигрен знал, что рабы возят с собой ягоды Меслам, нарушая тем самым закон каравана. Он понимал и другое: если он сейчас скажет правду, его друзей, недавних товарищей по несчастью, будет ждать суровое наказание. Но он не мог и солгать караванщикам, так много для него сделавшим, тем более, когда от правдивости его слов могла зависеть жизнь детей. И, выбирая из двух зол, как ему казалось, меньшее, он тихо промолвил:

— Да.

— И кому только пришло в голову…

— Мне, — остановил караванщицу лекарь, который решил взять всю вину на себя. Он был свободным, а, значит, должен был отвечать за тех, кто идет по чужой дороге. — Эта ягода может быть очень полезна в случаях, когда… когда больше ничто не может помочь и единственно, что дано врачевателю — это облегчить муки последних часов.

— Лигрен! — Лис поморщился, укоризненно качнул головой. Как воин он не мог понять и принять такого снисходительного отношения к смерти. Но дело сейчас было даже не в этом. Человек, в душе которого главным было сознание отца, продолжал: — Ты ведь лекарь! Тебе ли не знать, что эти проклятые ягоды ядовиты! Они смертельно опасны!

— Не совсем.

— Как это "не совсем"?! - возмущенно воскликнул Лис. Он содрогался от одной мысли о том, что случится, если детишки действительно наелись ягод Меслам.

— Они опасны лишь когда не знаешь меры. Одна ягода не несет в себе зла даже для ребенка. Она его надолго усыпит — только и всего, — лекарь повернулся к Евсею, который, по его мнению, был тем единственным собеседником, который сохранил способность трезво рассуждать, не отдаваясь всецело во власть чувств. — Да, все очень похоже на то, что дети находятся во власти чар Меслим.

— Лигрен, но сон все равно слишком долог, — качнул головой летописец.

— Да, — подхватила Лина. — А если дети съели не одну ягоду? Что тогда?

— Ягоды очень тщательно прячут, и…

— Но ведь малыши каким-то образом добрались до них! Они могли найти их случайно, или… Или им их дали! — вонзившийся в лекаря взгляд был холоден и мрачен. В нем горело подозрение, готовое перерасти в обвинение.

— Ты хочешь сказать, что кто-то специально подсунул ягоды Меслам детишкам? Что кто-то задумал их отравить? — подобное предположение ранило его душу, возмущало разум.

— Однако, — поддержал жену Лис, — ты должен признать, что эти эта отрава как-то попала к ним. Как — спрашиваю я себя и не нахожу другого ответа. Как? Ответь мне!

— Я не знаю…

— Ах ты не знаешь! — воскликнула Лина. — Почему бы тебе тогда не поговорить с рабами? Может, им известно больше!

— Они тут ни при чем!

— Только не убеждай меня, что ягоды принесли на своих крыльях белые птицы и спустили прямо детишкам в рот!

— Хорошо, женщина, пойдем, поговорим, — лекарь хмуро глянул на нее, видя, что Лину сейчас не переубедят даже слова бога. Лишь проверив все сама, она поймет, что реальность, а что — лишь фантазии и страхи.

И они ушли.

— Что бы там ни было, — проговорил Лис, глядя им вослед. — Мне больше нравится такая решимость, даже упрямство жены, чем безнадежно опущены руки.

— Даже если дело в этих ягодах, они виноваты лишь отчасти. Это только средство. Причина в чем-то другом, — качнул головой Евсей.

— К чему ты ведешь?

— У Меслам есть хозяин. Ведь если сон не навеян госпожой Айей, тогда…

— Что тогда? — воин глядел на него, не понимая.

— Кроме богини у сна есть еще и бог.

— Кто…! А, этот… — он не мог вспомнить имени, впрочем, это не имело никакого значения. Караванщик пренебрежительно махнул рукой: — Не важно. Он ведь и не бог даже, так, дух, вредный и враждебный, но не опасный. Что он может? Насылать кошмары — только и всего… Да, а ведь малышам снится что-то совсем другое — светлое, доброе. Так что…

— Это ничего не значит. Да и бог сна — не такой беспомощный, как тебе представляется.

Евсей вновь и вновь вспоминал легенду о Маре. В ней говорилось о повелителях сновидений — госпоже Айе и боге сна… Как же его звали? Нет, он не мог вспомнить. Да и вся легенда представлялась как в густом тумане. И, все же, главное он помнил — то чувство опасности, которым веяло от мыслей о боге сновидений.

Летописцу захотелось поскорее отыскать нужный свиток, перечесть его, прояснить воспоминания. Он корил себя за то, что не сделал этого сразу же, узнав, что детишек не могут добудиться. Ведь в ней должно было быть объяснение всему!