Дорожные работы

— И как вы собираетесь свершить задуманное, хотел бы я знать? — насмешливо фыркнул Мальоре. — Проезжая мимо на машине, поджигать запалы сигаретой и швырять динамитные шашки из окошка?

— Нет. По праздничным дням они оставляют все машины прямо на дороге. Вот их я и хочу взорвать. А также три новые эстакады.

Брови Мальоре поползли на лоб. Довольно долго он таращился, не в силах оторвать от него глаз. Затем вдруг запрокинул голову назад и расхохотался. Брюшко его затряслось, а пряжка ремня вздымалась и опадала, словно щепка в бурных волнах. Вдоволь насмеявшись, Мальоре извлек из кармана неправдоподобно огромный носовой платок (такими пользуются цирковые клоуны) и утер слезы.

Доус стоял, глядя на Мальоре, и терпеливо выжидал, пока тот вдосталь нахохочется. Внезапно он осознал, что этот толстяк в очках с несуразно толстыми линзами продаст ему взрывчатку. Он смотрел на Мальоре с легкой улыбкой. На смех он не обижался. Сегодня этот смех был ему на руку.

— Да, приятель, вы точно спятили, — выдавил наконец Мальоре, закончив смеяться. Правда, он до сих пор еще похихикивал. — Жаль, Пит вас не слышал. Боюсь, он мне не поверит. Вчера вы обозвали меня м-мудозвоном, а с-сегодня… с-с-сегодня… — Он снова разразился заливистым смехом, а его жирные щеки сложились складочками наподобие гармошки.

В очередной раз утерев слезы, он спросил:

— И как же вы собирались профинансировать свою маленькую проказу, мистер Доус? Особенно теперь, принимая во внимание, что вы больше не состоите на оплачиваемой службе?

Занятное выражение. Не состоите на оплачиваемой службе. А ведь верно. Его уволили. И это не сон.

— В прошлом месяце я выкупил свою страховку, — сказал он. — В течение десяти лет я исправно платил взносы. Я получил три тысячи долларов.

— Ах, так вы уже давно вынашиваете свой замысел?

— Нет, — честно признался он. — Получая страховку, я еще не знал, для чего именно это делаю.

— Ага, значит, тогда вы еще думали, да? Выбирали, что лучше — сжечь ли дорогу, расстрелять ее, удушить или…

— Нет. Просто я еще сам не знал, что делать. А вот теперь знаю.

— Ну, в таком случае можете на меня не рассчитывать.

— Что? — Он вылупил глаза, ошеломленно моргая. Подобный поворот событий им не предусматривался. Да, он прекрасно понимал, что Мальоре всласть поизмывается над ним, и это было вполне нормально. Но потом Мальоре должен был продать ему взрывчатку. Присовокупив что-нибудь вроде: Если попадетесь, я скажу, что никогда даже не слыхал о вашем существовании.

— Что вы сказали? — выдавил он.

— Я сказал — нет. Нет. По буквам: н-е-т.

— Мальоре нагнулся вперед. Глаза его больше не смеялись. Они стали холодными, непроницаемыми и — внезапно — какими-то крохотными, даже несмотря на линзы, которые резко их увеличивали.

— Но послушайте, — заговорил он, умоляюще глядя на Мальоре. — Если я попадусь, то никогда не признаюсь, что купил взрывчатку у вас. Я поклянусь, что вообще не слыхал о вашем существовании.

— Черта лысого! Да вы сразу запоете, а потом прикинетесь душевнобольным. Вас оправдают, а вот меня на всю жизнь упекут.

— Нет, послушайте…

— Это вы послушайте, — перебил его Мальоре. — Паясничайте, но знайте меру. Мы все обсудили. Я сказал нет, а это означает — нет. Ни оружия, ни взрывчатки, ни динамита, ничего. Почему? Да потому что вы чокнутый, а я бизнесмен. Кто-то наболтал вам, что я могу достать все, что угодно. Да, могу. И достаю. Кое-что при этом и мне самому перепадает. Так, в 1946 году меня осудили по статье «от двух до пяти» за незаконное хранение оружия. Десять месяцев отсидел. В 1952 году меня привлекли за соучастие, но адвокат выручил. В 1955 году меня пытались осудить за уклонение от уплаты налогов, но я снова вышел сухим из воды. А вот в 1959 году мне навесили срок за укрывательство краденого. Полтора года я оттрубил в Кастлтоне, но зато главный свидетель обвинения обрел вечный покой в земле. С тех пор меня еще трижды пытались привлечь к суду, но все три раза мне удавалось вывернуться — за недоказанностью или за отсутствием состава преступления. Копы спят и мечтают меня упечь, потому что в следующий раз мне светит уже двадцатник без права досрочного освобождения за примерное поведение. А я уже в таком возрасте, что через двадцать лет от меня останутся одни почки, которые даром пересадят какому-нибудь задрипанному негритосу в Нортонской клинике. Для вас это игра. Идиотская, но все-таки игра. А вот я уже в игрушки не играю. Обещая держать язык на привязи, вы искренне верите, что говорите правду. Но вы лжете. Не мне — самому себе. Поэтому в последний раз заявляю — нет. — Он воздел руки к потолку. — Шла бы речь о бабах, клянусь Богом, я бы вам бесплатно сразу двух поставил за одно лишь представление, что вы вчера тут закатили. Но обо всем остальном не может быть и речи.

— Ну ладно, — сказал он. Накатившая тошнота казалась уже нестерпимой. Он боялся, что его вот-вот вырвет.