Достоевский

«Если «Мертвый дом» обратил на себя внимание публики как изображение каторжных, которых никто не изображал наглядно до «Мертвого дома», — пишет он Страхову из Рима 18 сентября 1863 года, — то этот рассказ обратит непременно на себя внимание, как наглядное и подробнейшее изображение рулеточной игры… Вещь, может быть, весьма недурная'. Ведь был же любопытен «Мертвый дом». А это описание своего рода ада, своего рода каторжной «бани». Хочу и постараюсь сделать картину».

Летом 1866 года Достоевский составил новый план для будущего «Игрока». Эта программа сильно отличалась от заграничного проекта 1863 года — тогда намечался рассказ в 1 1/2 листа, теперь роман в 10 печатных листов. Резко менялись не только размеры, но и самый жанр: малый роман, как мы видели со времен «Бедных людей», оставался любимой формой Достоевского (он был ему ближе и дороже маленького рассказа и лучше удавался). Материалы же переживаний автора в рулеточных казино, как и мучительный образ Аполлинарии Сусловой, могли получить полное развитие лишь в развернутой форме большой новеллы. Все это ощущается в кратком сообщении писателя о его приготовлениях к новому роману: «Составил план весьма удовлетворительного романчика, так что будут даже признаки характеров». Но «романчик» превратился в углубленную психологическую повесть, а «признаки характеров» — в живые и законченные типы России и Европы середины XIX века. Быт и нравы немецкого игорного дома определили социальный фон и оформили безудержную динамику расходящихся здесь страстей. Достоевский разоблачает легенду о роскоши этих международных клубов и безупречной выдержке финансовой аристократии, заполняющей их. «Никакого великолепья нет в этих дрянных залах, а золота не только нет грудами на столах, но и чуть-чуть-то едва ли бывает». Все кажется не «роскошным», а постыдным, все «как-то нравственно скверно и грязно». Отвратительна «вся эта рулеточная сволочь», «вся эта дрянь, дрожащая над гульденом», готовая своровать чужую ставку. Также омерзительны крупье, наблюдающие за порядком и оберегающие интересы банка с его ловушками и грабительством. Достоевский отвергает всякую эстетику этого гульбища хищников, цинично обнажившего звериные инстинкты капиталистического мира в его безудержной погоне за легким обогащением, за быстро схваченным состоянием, за внезапно свалившимся кушем. Аморальность этого ловко организованного массового ограбления в обществе, построенном на культе денег и одержимом золотой лихорадкой, и лишает знаменитые прирейнские дворцы какой-либо красоты или величия.

Такова одна из лучших повестей Достоевского, продиктованная в двадцать шесть дней, между пятой и шестой частями «Преступления и наказания». Названная Достоевским «Рулетенбург», она была переименована его издателем Стелловским в «Игрока» и вышла с подзаголовком «Из записок молодого человека». Она хранит на себе отпечаток необычайного творческого подъема романиста в поворотный для него 1866 год, открывший новую эпоху в его личной и литературной биографии. Несмотря на сжатость повествования, эти «Записки молодого человека» ставят большие современные вопросы о гибельной роли денег в буржуазном обществе с его ярмаркой внезапных обогащений, то есть игорными домами. Повесть развертывает целую серию блестящих сатирических зарисовок капиталистического человека Запада, противопоставляя типическим фигурам европейского «накопительства» широкие и вольные натуры русских людей, заброшенных случаем на чужбину, но верных просторам своей родины. Это одна из интереснейших автобиографических записей Достоевского, запечатлевшая в лицах и драме его страстные и скорбные впечатления от Англии, Германии и Франции. Это как бы творческая параллель к негодующей публицистике его «Опыта буржуа» и «Ваала».

Сильнее всего в «Игроке» обрисован образ Полины. Неповторим характер этой выдающейся русской девушки, гордой, смелой, независимой, влюбленной в жизнь, умной и страстной, тигрицы и мучительницы: «она способна на все ужасы жизни и страсти». Так понимал Достоевский Аполлинарию Суслову.