Достоевский. Энциклопедия

Подбор хороших преподавателей и строгое наблюдение за исправным и своевременным приходом их, и в то же время — присутствие характера семейственности, напоминающего детям хотя отчасти их дом и домашнюю жизнь, — вот, по-моему, идеал закрытого воспитательного заведения. Пансион Л. И. Чермака был близок к этому идеалу. Говорю только близок, потому что совершенства нет ни в чём. <…> Сам Леонтий Иванович, человек уже преклонных лет, был мало или совсем необразован, но имел тот такт, которого часто недостает и директорам казённых учебных заведений. В начале каждого урока он обходил все классы, якобы для того, чтобы приветствовать преподавателей, если же заставал класс без преподавателя, то оставался в нём до приезда запоздавшего учителя, которого и встречал добрейшей улыбкой, одною рукою здороваясь с ним, а другою вынимая свою золотую луковицу, как бы для справки. При таких порядках трудно было и манкировать! Но, главное, наш старик был человек с душою. Он входил сам в мельчайшие подробности нужд вверенных ему детей, в особенности тех, у которых не было в Москве родителей или родственников и которые жили у него безвыходно. Я сам испытал это в учебный 1838–1839 год, потому что отец тогда жил в деревне, к Масловичам я перестал ходить, а тетя Куманина брала меня очень редко. Отличных по успехам учеников, то есть каждого получившего четыре балла (пятичная система баллов тогда ещё не существовала), он очень серьёзно зазывал к себе в кабинет и там вручал ему маленькую конфетку. Случалось иногда, что подобные награды давались и ученикам старших классов, но никогда ни один из них не принимал этого с насмешкой, потому что всякий знал, что Леонтий Иванович — старик добрый и что над ним смеяться грешно! Ежели кто в пансионе заболевал, Чермак мгновенно посылал его к своей жене, говоря: “Иди к Августе Францовне…”, но при этом впопыхах так произносил это имя, что выходило к Капусте Францовне, вследствие чего мы, школьники, и называли старушку Капустой Францовной, но все любили и уважали её. <…> Пища в пансионе была приличная. Сам Леонтий Иванович и его семейство (мужского пола) постоянно имели стол общий с учениками. По праздникам же, вследствие небольшого количества остававшихся пансионеров, и весь женский персонал его семейства обедал за общим пансионским столом.

Чермак содержал свой почти образцовый пансион более чем 25 лет; ученики из его пансиона были лучшими студентами в университете, и в заведении его получили начальное воспитание люди, сделавшиеся впоследствии видными общественными деятелями. Помимо двух Достоевских (Фёдора и Михаила Михайловичей) я могу указать на Губера, Геннади, Шумахера, Каченовского и Мильгаузена (бывшего потом ректором Московского университета).

Я слышал впоследствии, что Л. Ив. Чермак в конце 40-х годов принужден был закрыть свой пансион и умер в большой бедности…» [Д. в восп.

, т. 1, с. 110–112]

В пансионе Чермака содержалось до 90 воспитанников. На закате жизни (16 окт. 1880 г.) Достоевский писал В. М. Каченовскому: «Да, наших чермаковцев немного, а я всех помню. В жизни встречал потом лишь Ламовского и Толстого. С Шумахерами никогда не пришлось увидеться, равно как и с Мильгаузенами. С Анной Леонтьевной Чермак (Ламовской) встретился с большим удовольствием. Бывая в Москве, мимо дома в Басманной всегда проезжаю с волнением…»

Впечатления-воспоминания о пансионе Чермака отразились впоследствии в замысле «Житие великого грешника» и романе «Подросток».

Черносвитов Рафаил Александрович

(1810–1868)

Петрашевец, отставной офицер. В 1831 г. в Польше был ранен, потерял ногу. В 1840-х гг. был сибирским золотопромышленником и, наезжая в Петербург, посещал «пятницы» М. В. Петрашевского

. Выделялся на собраниях крайне смелыми антиправительственными высказываниями, так что даже его подозревали в провокаторстве. Достоевский на следствии так объяснил, почему высказал догадку Н. А. Спешневу, будто Черносвитов — «шпион»: «Мне показалось, что в его разговоре есть что-то увёртливое, как будто, как говорится, себе на уме…» [ПСС, т. 18, с. 164] Вместе с тем, Достоевский отрицал, что Черносвитов помышлял об отделении Сибири от России и устройства там отдельной империи.

Черносвитова арестовали 21 июля 1849 г. в Томской губернии, доставили в Петербург, судили и по окончательному приговору он был сослан в Кексгольмскую крепость. Впоследствии он вернулся в Сибирь, жил в Иркутске и Красноярске.

В 1855 г. Черносвитов выпустил в Петербурге книгу «Наставление к устройству искусственной ноги». В романе «Идиот» шут Лебедев уверял генерала Иволгина будто мальчиком потерял ногу и пользуется «Черносвитовской ногой», на что генерал возразил, что, мол, знал Черносвитова лично и тот изобрёл свою чудодейственную деревянную ногу, намного позже. Отдельные черты Черносвитова отразились в образе Петра Верховенского в «Бесах».