Достоевский и динамика религиозного опыта

В «Преступлении и наказании» главный вызов религии снова исходит от интеллектуала 1960-х, который высокомерно берет на себя роль Бога (человекобога, как впоследствии называл его Достоевский), полагая, что он имеет право распоряжаться жизнью и смертью других, судить их и даже изменять ход истории — если он на самом деле великий человек с новым посланием для всего человечества. Раскольников лихорадочно убеждает себя, что он именно такой человек (хотя это грубое упрощение его психологии), и совершает два убийства на основании этого убеждения. Остальная часть романа посвящена событиям, которые сопровождают процесс самоанализа и в конечном итоге добровольной сдачи властям. Достоевский видел примеры подобного интеллектуального высокомерия в молодых нигилистах 1860-х годов, вдохновленных не только утилитаризмом, низведенным до социального дарвинизма, но и культом великого человека, воплощенным в достижениях Наполеона I и чаяниях Наполеона III. Наряду с акцентом на индивидуальную волю роман показывает, что Раскольников чувствует, что судьба играет важную роль в его жизни.

Во время планирования убийства Раскольников случайно слышит о молодой проститутке Соне Мармеладовой и в конце концов решает признаться ей. Соня — первый из череды важных для Достоевского персонажей-праведников, которые принимают жизнь, а не ополчаются против нее, продолжая тем самым традиции юродства

[Murav 1992: 66 и далее], и чьи личности выражают простую веру, характеризующуюся смирением, состраданием, прозорливостью

и умилением.

Возможно, именно эта последняя характеристика наименее доступна западному уму. В. Н. Захаров показал, что она играет ключевую роль в поэтике Достоевского, начиная с его самого первого романа, сентиментальных «Бедных людей». Западный читатель может принять умиление за сентиментальность. Но у этой русской идеи есть и другие аспекты: это смягчение сердца, возбуждение нежных эмоций, она сочетает в себе богатство христианской любви с благоговением и благочестием, выражающими благодать Божью [Захаров 1997]. Соню едва ли можно назвать умиротворенным человеком. Ее веру легко подорвать. Но она — проводник духовного возрождения Раскольникова; этот процесс она запускает, когда читает ему историю воскресения Лазаря из Евангелия от Иоанна [Достоевский 1972–1990, 6: 250]; (Ин. 11:1–46). История выражает идею смерти и воскресения, пасхальный мотив [Захаров 1994a; Есаулов 1998а], и, если смотреть с христианской точки зрения, именно этот миф структурирует судьбу Раскольникова в романе: от его духовного суицида, когда он совершает убийство, до начала его духовного возрождения в Сибири. Роджер Кокс утверждает даже, что пасхальный миф на самом деле структурирует весь роман[12], перекрывая контрструктуру гордости и возмездия, в которую читателя заманивает название романа, в результате чего большинство светских читателей, похоже, считают религиозную альтернативу неправдоподобной. Кокс также утверждал, задолго до того, как этот факт был повторно открыт специалистами, работающими в России, об особой важности Священных Писаний Иоанна для Достоевского (то есть Евангелия от Иоанна, Первого послания Иоанна и книги Откровения), в частности то, как Иоанн настаивает на приоритете благодати над законом — мысль, которую он, конечно же, разделяет с Павлом. Это идея, связанная с русским восприятием преступника скорее как «несчастного», чем как изгоя, пронизывает все «Преступление и наказание». Кьецаа отметил, что изучение пометок в принадлежащем Достоевскому экземпляре Нового Завета подтверждает значимость для него Священных Писаний Иоанна с акцентом на заповедь любить и определение греха как отвержения Иисуса [Kjetsaa 1987: 222]. Это серьезный аргумент, хотя позже мы увидим, что им не исчерпывается отношение Достоевского к Новому Завету.