Достоевский о Европе и славянстве

"Отцы и учители, мыслю: что есть ад?" — вопрошает Достоевский устами святого старца Зосимы и отвечает: "Рассуждаю так: страдание о том, что нельзя уже больше любить. Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: "я есмь и я люблю". Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо и осталось бесчувственным. Таковой, уже отошедший с земли, видит и лоно Авраамово и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре нам указано, и рай созерцает, и ко Господу восходить может, но именно тем-то и мучается, что ко Господу взойдет он, не любивший, соприкоснется с любившими, любовью их пренебрегший. Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: "Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой, то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной, прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни и времени более не будет! Хоть бы и жизнь свою рад был отдать за других, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть, и теперь бездна между той жизнью и сим бытием" [383].

Некий Божественный смысл жизни вливается в любящее сердце, и человек всем своим существом ощущает, что Божественный Логос чудесным образом пронизывает и утверждает миры. Когда любовь вселяется в сердце человека, она становится всевидящим оком его души и непогрешимым наставником в его праведной жизни. "Главное — люби других как себя, — говорит Достоевский, — вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться" [384]

, поймешь, как надо жить. Если бы люди сделали любовь царицей своей души, тогда на земле в один день, в один час все могло бы устроиться самым лучшим образом.

Для Достоевского это самая очевидная истина, истина, которая имеет даже свое определенное лицо, свой лик. Любовь и истина — два синонима, два синонима реальности. Вечная любовь есть в то же время и вечная истина. Эту истину Достоевский не только ощутил и познал, но видел ее, поэтому и верует в нее страстно и всеусердно. Он решительно заявляет: "Я видел истину, видел своими глазами, видел всю ее славу… Я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, что зло было нормальным состоянием людей. А ведь они все только над этой верой-то моей и смеются. Но как мне не веровать: я видел истину, — не то, что изобрел умом, а видел, и живой образ [385]

ее наполнил душу мою вовеки. Я видел ее в такой восполненной целости, что не могу поверить, чтоб ее не могло быть у людей… Живой образ того, что я видел, будет всегда со мной и всегда меня поправит и направит. О, я бодр, я свеж, я иду, иду, и хоть бы на тысячу лет… Я пойду и все буду говорить неустанно, я буду проповедовать" [386]. Что проповедовать? Как из нашей адской планеты сделать рай. Средство для этого только одно — это любовь [387]

, притом любовь христоподобная, богочеловеческая.

Есть много видов любви. Все они относительные, преходящие, смертные. Только одна среди них — абсолютная и вечная. Это богочеловеческая любовь. Проверяется эта любовь только Богочеловеком Христом. Различные европейские гуманизмы, альтруизмы, солидарности — не что иное, как ничтожные суррогаты любви. Все они исходят от человека и сводятся к человеку, поэтому и размах их слаб и век их короток. Нет в них той бескрайней и всепрощающей любви, которая любит человека и в грехах его. Тут человек с человеком соприкасается, но не соединяется. По понятиям европейского гуманистического человека, любить — значит: абстрактно и поверхностно соприкоснуться с любимым; по евангельскому, православному разумению, любить — значит: душой войти в душу любимого, соединиться с ним всем своим существом, воплотиться в нем.

Прозорливый Достоевский до конца разглядел трагическую мимолетность и бессмысленность любви европейского типа, поэтому он по-апостольски решительно и пламенно проповедует любовь евангельскую, любовь богочеловеческую. Достоевский говорил, что полюбить кого-нибудь — это значит принять его душу в свою душу, полюбить его самого, его природу, его лик, преобразиться в нем до конца [388]

. Цель любви в том, чтобы двое стали одной, единой сущностью. Богочеловеческая любовь всегда нова тем, что она бессмертна и вечна; она любимого и любящего соединяет до единосущности. Поэтому такая любовь и есть как бы мета, которая отличает христиан от нехристиан [389]. Универсальное осуществление этой любви и есть последнее желание и последнее завещание Христа[390].