Дотянуться до моря

— Дурак ты, — перебил я его. — Чего несешь? Эдак и я могу сказать, что трубку тогда бросил, ты с катушек соскочил и то, что потом пьяный в кювет улетел, это моя вина. И мама… Какая разница, где я находился, когда она умерла? Главное, что не рядом с ней. Ты ж сам вчера сказал: «Во всем в нашей жизни виноваты мы сами», и я в этом полностью с тобой согласен. Давай, не поминай лихом.

В машине я вытащил из сумки планшет, вышел в интернет. Быстро нашел сайт с Гуггловскими спутниковыми картами, открыл Харьковскую область.

— Ага, ага, вот тут это! — ткнул пальцем в экран Колька, с вожделением глядя на планшет. — Вот она, лесопосадочка, и вот даже тень от «кордонного» столба видать. Поехали, я типа вашим штурманом буду!

И он, по-хозяйски утвердившись на пассажирском месте, прищелкнул ремень безопасности и устремил сосредоточенный взгляд сквозь лобовое стекло, явно ощущая себя как минимум Даниэлем Эленой — верным навигатором великого Себастьяна Лёба. Я улыбнулся про себя и бросил прощальный взгляд на старый дом с кичащейся своей молодостью блестящей табличкой «Вулыця Гоголя, 43» на обветшалом углу. В раме окна третьего этажа гордым седым грандом на полотнах старых испанских мастеров сидел Леха Чебан и красными от сдерживаемых слез глазами смотрел на меня. Я сдержанно кивнул ему: «Пока! Может, свидимся», и он в ответ поднял вверх раскрытую ладонь с длинными прокуренными пальцами.

Мы отъехали от дома, и по знакомой уже мне дороге выехали к перекрестку с улицей Гагарина.

— Так, направо, — дал уверенное указание Колька.

— Не, погоди, — ответил я, включая аварийку. — Направо — это к Харькову?

— Ну, да, — утвердительно кивнул мой штурман. — Нам же через Харьков и туда, дальше. А что?

— Ну, во-первых, сейчас рано еще, — пояснил я. — Нам до места сколько ехать? Часа полтора — два? А через кордон идти надо ночью, так чего там зазря полдня светиться? Потом, надо понять, где машину лучше бросить. И еще дельце у меня одно есть в ваших краях, на Мерефе.

— Тю-ю, на Мерефе? — удивился Колька. — А шо там у вас на Мерефе?

— Да человека одного надо бы повидать, — сказал я. — Ты случайно там такого Андрея Сороку не знаешь?

— Кого?! — подпрыгнул в кресле Колька. — Сороку? Да кто ж его не знает? У нас тут все друг друга знают, а уж этого-то — каждая собака! Дядь Арсений, простите, а какой у вас может быть интерес до того Сороки?

— А что? — чувствуя подвох, переспросил я. — Почему у меня не может быть к ему интереса?

— Да это ж пьянь беспробудный! — фыркнул Колька. — Он как года три назад из тюрьмы вышел, так снова не просыхает.

— Из тюрьмы? — переспросил я, чувствуя, как сжимается сердце. — А за что он в тюрьму-то угодил?

— Он и приятель его — такой же зюзя, кстати Журбея старший брат — палатку ночью подломили, — усмехнулся Колька. — Бухла взяли, закуси, и рядышком сели выпивать. Там же повырубались, менты их тепленькими и повязали.

— Боже! — схватился за голову я. — Какой кошмар! Knиgolub.net

— Во-во, и я говорю! — подхватил, не зная причин моего отчаяния, Колька. — Что вам может быть до этого Сороки?

— Да ты понимаешь, родственник у него в Москве есть, у меня в компании работает, — начал на ходу сочинять я. — Узнал, что я еду в Змиёв, привязался, передай, мол, деньги Андрею.

— И что, много денег? — насторожился Колька.

— Да нет, немного, — пожал плечами я. — Три тысячи долларов.

— Скока-а?! — взвился Колька. — Да вы представляете, что будет, если эта алкашня получит в руки три тысячи баксов?! У него когда денег нет совсем, он же не пьет, почти нормальный становится. А дай ему такие деньжищщи, он месяц торчать будет, подохнет от водки! Если, конечно, по башке ему собутыльники не дадут и все деньги не поотбирают. Этот родственник ваш точно добра Сороке не желает! Да и странно, что это за родня у него, откуда взялась?

— Ну, не знаю, — с деланым равнодушием ответил я. — Так что же мне с деньгами-то делать? Я обещал предать…

Во, я придумал! — обрадованно закричал Колька. — Вы их бабке его, тети Аллы тетке старой отдайте. Живут они бедно, она их ни в жизнь Андрюхе на пропой не отдаст! Да и не найдем мы его — где он шляется — чы на Мерефе, чы в Змиёве? А бабка всегда дома.

— О то ж, — совершенно автоматически повторил я подслушанную у Лехи Чебана непонятную фразу. — Поехали.

Дом, в котором жил Андрей Сорока, оказался утлой хибарой, стоящей на заштатной улочке на окраине Мерефы, уныло тянущейся вдоль железной дороги. Я оставил Кольку в машине, и пошел к калитке. Звонка не было, и я постучал — раз, два, но никто не откликался. Уповая на то, что за воротам нет какой-нибудь особо вредной сторожевой псины, которая голос не подает, а сразу вцепляется незваному гостю в горло, я толкнул калитку. И тут дверь хибары открылась, и на крыльцо вышла старая, но с виду крепкая еще женщина, чем-то неуловимо похожая на девушку Аллу Сороку, какой запечатлела ее моя память.

— Ой, мамочки! — воскликнула женщина, хватаясь за сердце. — Напугали вы меня! Стучаться надо, не учили вас?

— Я стучался, — извинительно ответил я. — Вы не услышали, должно быть.