Доверьтесь мне. Я – доктор

Я даже не заметил, как люди превратились для меня в патологии, перестав быть самими собой. Эта женщина здесь, потому что у нее панкреатит. А то, что она мать троих детей, что у них есть летний домик в Котсуолдсе, что она коллекционирует старинный фарфор, а ее сестра Берил живет в Ньюпорте, – не имеет никакого значения, ведь данные факты не могут помочь при диагностике и лечении. Отчасти так получается из-за того, что врачи пребывают в постоянном стрессе. В то же время это способ дистанцироваться от страданий и страха, с которыми нам приходится сталкиваться. Иногда очень тяжело разглядеть в человеке человека, как бы тебе этого ни хотелось. Это страшно утомительно и требует времени. К тому же, в тебе самом тоже не видят человека: ты просто очередной врач, берущий у кого-то кровь.

Понедельник, 20 октября

Я проспал. Катастрофа! Поверить не могу! Конечно, никто не станет принимать в расчет, что я проработал все выходные. Вспоминаю, как проснулся в дежурке, смутно понимая, что пора вставать. Потом, 30 минут спустя после начала обхода, подхватываюсь, словно от толчка. Ищу будильник и тут чувствую, как что-то маленькое и твердое колет мне в ребра: будильник, и он выключен. Время на нем страшное: 8:32. Выскакиваю из кровати, не зная, за что хвататься. Решаю, что чистить зубы сейчас не обязательно, хватаю пейджер, кое-как одеваюсь и бегу сломя голову в отделение, расталкивая на своем пути пациентов и медсестер. Напрасно, обход уже начался без меня. Мистер Прайс и Старая Кошелка осматривают пациента; я слышу из-за шторы их голоса. Жду снаружи, трясясь от страха. Замечаю тележку с картами и беру с нее какой-то снимок: возможно, мне удастся сделать вид, не обманывая их напрямую, что я задержался в радиологии. Штора отодвигается в сторону, и парочка проходит мимо меня, не удостоив даже взглядом. Ничего необычного. Никто не говорит ни слова, обход продолжается. Либо они разозлились настолько, что видеть меня не хотят, либо просто не заметили, что меня не было.

Вторник, 21 октября

Майклу, тому юноше, прошлой ночью стало хуже, и его перевели в другую больницу. Я не знаю, что именно с ним произошло: вчера дежурила Суприя, она и сообщила мне новость этим утром. Такова профессия врача, но мне все равно трудно привыкнуть. Только что он был моим пациентом, а теперь уже нет. Вот так вот просто. Теперь он еще чей-то пациент, еще чья-то проблема. Но его история не выходит у меня из головы. Поскольку зацикливаться на пациентах непрофессионально, я никому об этом не говорю. Как не говорю о пене для бритья и одноразовом станке, которые принес ему; они, уже ненужные, лежат сейчас на дне моей сумки.

Четверг, 23 октября

Мистер Баттеруорт остается для меня загадкой: мне так и не удалось его раскусить. Часть меня хочет верить, что он стал таким, какой есть, из-за какой-то трагедии в прошлом. Следуя за ним по отделению, я прикидываю, что могло так на него повлиять. Может, мать никогда его не любила, может, любовь всей его жизни ушла от него, а может, жена сбежала с обаятельным пациентом, которого он спас от неминуемой смерти. А может, он просто такой человек – гнилое яблоко на древе медицины. Однако, хотя его навыки общения оставляют желать лучшего, как хирург он, кажется, хорош. Я, естественно, не могу судить, поскольку все мои знания о хирургии вполне уместились бы на обороте почтовой марки, и еще осталось бы, где лизнуть, чтобы прилепить ее на письмо в Главное медицинское управление. Но ему определенно нравится резать людей, так что выбор профессии был верным, иначе он давно уже прозябал бы в Бродмуре.

– Давай я тебе кое-что покажу, – ответила мне Труди сегодня, когда я попытался выведать у нее хоть какие-то сведения о личной жизни мистера Баттеруорта. – Ты когда-нибудь был у него в кабинете?

Я признался, что нет, никогда, и даже не знаю, где этот кабинет находится.

– Вот тут, – сказала она, открывая дверь слева от своего рабочего стола.

Внутри пахло мистером Баттеруортом, и настолько сильно, что я невольно обежал комнату глазами, дабы убедиться, что он не прячется где-нибудь в углу или за шкафом с документами. Все горизонтальные поверхности были завалены горами писем, бумаг и всевозможных журналов по хирургии.

– Смотри, – сказала она, указывая на полку возле стола. На ней стояла банка и фотография. Банка была из тех, что я видел в анатомическом музее медицинского факультета: в них демонстрировали зародышей или мозги.

– А что там? – спросил я, не решаясь взглянуть.

– Там, – торжествующе объявила она, – первый аппендикс, который он удалил. – А на фотографии его первая гемиколэктомия.

Я воззрился на снимок розовой кишки.

– Ужас какой, – пробормотал я.

– Да уж. А больше ты ничего не замечаешь?

Я оглядел кабинет еще раз и пожал плечами.