Довлатов

Поскольку Сережа втайне от меня на себя оформил Сашу, перед эмиграцией он должен был взять у меня специальную бумагу, в которой было бы указано, что я получила алименты вплоть до совершеннолетия и материальных и иных претензий к нему не имею. Этот документ считался действительным то ли месяц, то ли два. Я таких бумаг составила и всюду заверила четыре штуки, потому что Сережа бесконечно собирал документы и панически боялся ехать. Сначала он сказал матери, что я отказываюсь подписать такую бумагу. Нора Сергеевна мне позвонила и стала упрашивать, я сказала, что уже две таких бумаги отправила. У моего директора, который должен был их подписывать, уже рука тряслась, когда он заверял эти документы. Тогда Сережа стал придумывать, что мне на книжку надо положить какие-то деньги. Нора Сергеевна уже собиралась одалживать. Я, конечно, сказала, что мне ничего не надо.

Май. Звонок в дверь. Открываю: «Приветствую вас, я следователь Лобанов. Откуда у вас кастет?»

— Лагерный трофей.

— Нехорошо, товарищ Довлатов, нехорошо, вещь принадлежит к разряду «иного холодного оружия». Будем составлять протокол…

— Плохо дело, — говорит опытный знакомый (две судимости), — сваливать тебе пора.

Альтернатива «ехать — не ехать» перерождается в альтернативу «ехать или садиться». Чего тут выбирать? Между тюрьмой и Парижем не выбирают.

В записной книжке десятки вычеркнутых фамилий. Уезжают друзья. На Западе — любимая женщина с дочкой.

(Довлатов С. Мной овладело беспокойство // Штерн Л. Довлатов — добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 227)

Вадим Нечаев:

В 1976 году состоялась партийная конференция, на которой Романов — первый секретарь обкома партии — выступил с призывом очистить город от художников-нонконформистов, писателей-оппозиционеров и вообще от всех диссидентов. И вот тогда стали гореть мастерские художников. Как вы знаете, Евгений Рухин сгорел в своем ателье. Поджог нашего музея был совершен в марте 1978 года, говорят, он был сотым и последним. К тому времени я был исключен из Союза писателей, но долгое время уезжать отказывался. Полагаю, что и Довлатов не имел твердого решения эмигрировать, но, как говорится, солома силу ломит. Я заходил к Сергею перед отъездом, он усердно зубрил книжку американских идиом. Он уже начал широко печататься в эмигрантской прессе, и в нем чувствовалась сконцентрированность, как у боксера перед боем.

( Нечаев В.Довлатов и литературная ситуация в Питере конца 60-х и в 70-е годы // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Итоги Первой международной конференции «Довлатовские чтения» (Городская культура Петербурга — Нью-Йорка 1970–1990-х годов). СПб., 1999. С. 156)

Андрей Арьев:

Однажды Сережу просто забрали на улице в милицию, избили и дали пятнадцать суток. Он действительно эти две недели в тюрьме просидел. После этого за ним все время вели милицейский надзор, приходили к Сереже на квартиру. Что касается формального обвинения, то в его деле написали, что Сережа милиционера, который пришел проверить у него документы, спустил с лестницы. Ничего этого, конечно, не было и не могло быть. Когда мы с Борей Довлатовым пошли разбираться и все выяснять, нам начальник милиции цинично сказал: «Если бы ваш друг действительно это сделал, ему бы дали шесть лет. А так всего пятнадцать суток». Было ясно, что все это было дело рук КГБ или Обкома, милиция не будет просто так ловить человека, который не является уголовником. Сережа попал под пресс.