Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

В эмиграции Седых занялся журналистикой и литературой. Главное событие его писательской карьеры – получение Буниным в 1933 году Нобелевской премии. В то время Седых – литературный секретарь писателя. Вместе с Буниным он отправляется в Стокгольм, участвует в торжественных мероприятиях и даже ставит «бунинские» автографы на присланных книгах.

Седых принимает Елену Довлатову на работу корректором после двухнедельного испытательного срока, во время которого она заменяла сотрудницу, ушедшую в отпуск. Через два месяца Довлатова переводится на должность наборщицы. Из отеля она с дочерью переезжает в съемное жилье. Из интервью Елены Довлатовой проекту Peoples.ru в ноябре 2010 года:

Первая наша квартира была квартирой под крышей, в совершенно частном доме. Дальше, здесь же в Квинсе, но в районе Флашинг, на 147-й улице. У русского хозяина, но из галицийцев. Он с Белой армией сюда пришел.

Флашинг – район Квинса. На Лонг-Айленде в то время два района активно заселялись эмигрантами из Союза. Самый известный – Бруклин. Квинс считался более тихим и респектабельным по сравнению с пассионарным и шумным Бруклином. В газете Довлатова познакомилась с Александром Генисом и Петром Вайлем – бывшими рижанами и будущими соавторами. Они образовали, наверное, единственный состоявшийся в русской литературе критический дуэт. Генис уверенно прошел испытание при собеседовании, сделав правильную ставку на романтику Гражданской войны:

Поднимаясь к нему по дряхлой лестнице четырехэтажного дома в центре Манхэттена, я повторял ударные стихи Цветаевой, надеясь ввернуть их в разговор. Кабинет оправдал мои ожидания: на стене висел портрет Бунина в багетной раме. Хозяин ей не уступал: золотые очки, золотые часы, золотые запонки. Я, правда, представлял себе редактора кряжистым стариком со шрамом от сабельного удара времен арьергардных боев врангелевской армии в Крыму, но и этому поклонился в пояс.

– Нам нужны сильные люди, – сказал работодатель, проницательно глядя мне в глаза.

– Еще бы! – подхватил я. – «Белая гвардия, путь твой высок: черному дулу – грудь и висок».

– Рама с версткой весит сорок паундов. Справишься?

– Без проблем! – воскликнул я, хотя имел смутные представления о верстке и никаких – о паундах. – Кроме того, я согласен день и ночь писать статьи на благо освобожденной от большевиков России.

– А, – махнул рукой мой собеседник, – сочинять надо так, чтобы у комсомольцев стояло. Ну что ж, возьмем на пробу, если Седых утвердит.

– Яков Моисеевич, – крикнул он в коридор, и в кабинет вкатился лысый человек, чрезвычайно напоминавший Абажа из книги моего пионерского детства «Королевство кривых зеркал».

Исправляя ошибку, я ему тоже почитал Цветаеву.

– О, Марина, – вздохнул Седых, – она так бедствовала, что за двадцать франков вымыла бы любой сортир в Париже.

Разговор о паундах имел последствия – Генис стал метранпажем: