Дождь

Пробраться мимо них не так уж и сложно. Остин наблюдал образец небрежно организованного периметра, в котором сканирование определяло многочисленные бреши и мертвые зоны, через которые нетрудно проникнуть в город, но он четко понял: малейшая оплошность с его стороны приведет к роковым последствиям.

Остина мучили вопросы и сомнения. Чем ближе к городу, тем явственнее, четче становилось ощущение, что он уже бывал тут и не раз. Глубины подсознания таили некий страшный невостребованный опыт, объяснения которому не находил разум. Он совершал машинальные действия, попутно анализируя их, приходя к неизбежному и очевидному выводу, что в прошлом, память о котором исчезла, растворилась, он знал, что такое настоящая боль, смутные, отрывочные видения, что иногда приходили к нему во сне, сейчас трансформировались, в нем как будто сжималась пружина; с одной стороны он вдруг холодно, профессионально начал готовиться к вероятной схватке, с другой - изнывал от недопонимания собственных порывов.

Как хорошо и просто вдали от города, там, где прошлое глохло в ежедневных заботах, а наиболее сильные чувства выражались в ощущениях тепла, любви к хрупкому, чуткому, благодарному и живому миру окружающей природы.

Лишь изредка ему становилось не по себе, воспоминания, размытые и нечеткие приносили внезапную тревогу, требующую ответа в действии.

Он отвечал им. Ремонтировал оружие, по какой-то причине оказавшее у него дома, затем, когда приступы тревоги проходили, корил себя за излишнюю агрессивность и подозрительность, ведь люди, которых он инстинктивно опасался, ни разу не приходили к границе терраформированных земель.

Прошлое. Оно постоянно стучалось в рассудок, не раскрывая сути когда-то произошедших событий, но заставляя быть настороже, искать компромисс между необходимостью защищать себя, и внутренним отторжением, неприятием насилия.

Остину казалось, что он нашел компромисс, переделав оружие под стрельбу специальными патронами, которые изготовил кустарным способом, но нет, оказывается заноза, сидящая в подсознании, остра, она причиняет настоящую боль, стоит только приблизиться к серой громаде мегаполиса, дать подпитку своим эмоциям…

Вечерний ветерок тоскливо шептал: если человек берет в руки оружие - оно обязательно выстрелит, рано или поздно. Патрули и посты на окраинах - тому подтверждение. Никто не виновен в наступлении жары, засухи, но почему-то резкое ухудшение климатических условий вызывает у людей тягу к агрессии, дает повод взять в руки оружие и напряженно ожидать нападения…

Почему?

Зачем мир вдруг начинает усложняться, плодя проблемы, там, где все неприятности можно разрешить при помощи здравого смысла и толики знаний?

Ответа на мучительные вопросы Остин не находил. Все очевиднее становилась необходимость получить информацию, не лезть сразу в недра городских уровней, а отыскать таинственного "доктора", о котором упомянул Кирилл…

Главное не совершить роковой ошибки, не спровоцировать конфликт…

* * *

Остин сумел пройти через периметр охраны, словно бесплотная тень.

Только удалившись на километр от внешней границы цоколя, он почувствовал себя в относительной безопасности, снова прислушался к чувствам.

Ночью все воспринимается иначе.

Постепенно, нехотя отпускает дневная жара, зной медленно истекает от бетона, асфальта, но с наступлением сумерек душный воздух становиться чуть свежее, к нему примешиваются сначала робкие, едва ощутимые, а затем все более густые, настойчивые запахи жизни: пахнет листвой, цветами, меняются не только краски и запахи, но и звуки, - местность, казавшаяся издалека выжженной, как будто пробуждается, и вот со стороны редких групп деревьев в ночной тиши начинается изливаться настоящее пение птиц, - не едва слышный щебет, а яркие заливистые трели, такие чистые прекрасные, порожденные самой природой, что перед их звучанием бледнеют, кажутся натянутыми, фальшивыми и неуместным ритмичные порождения модного андеграунда каменных джунглей.

Даже деревья в ночи выглядят иначе. Если днем на многие из них невозможно смотреть без чувства сожаления, - взгляд подмечает асимметрию крон, целые ветви, лишенные листвы, то сумеречная прохлада скрывает большинство изъянов, они будто сливаются с тьмой, а свет редких фонарей высвечивает лишь листву, среди которой скрывается невзрачная на вид птаха - источник чистых, словно перезвон горного ручья трелей.

Но чем глубже в город, тем разительнее перемены восприятия.

В облегчение ночной прохлады, очарование таинственного мира, столь непохожего на дневную выжженную пустыню, понемногу, чужеродно и басовито вторгается шум проезжающих машин, нарушая гармонию птичьего пения вдруг громко, с сиплым придыхом ненависти ко всему окружающему начинает взахлеб лаять посаженная на цепь собака, а по медленно остывающему асфальту волочатся шаркающие шаги, в ритмике которых сквозит пустое движение, без понимания внезапного очарования окружающего мира, стремящего жить и быть прекрасным даже здесь среди лабиринтов заполненных смогом улиц…