Дождь будет

– Давай в село! – приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: – А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят – неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем – зерно. Мочало нельзя. Ни-ни… Непланово!

– Невероятно! – сказал Спартак Ласточкин.

– Невероятно! – подтвердила девица из музея.

Машина остановилась возле крайней избы. На бревнах у завалинки грелся на солнышке сухонький дед с жидкой, землистого цвета бороденкой.

– А вот и ткач, – сказал Николай Иванович, вылезая из машины. – Евсеич, наладь-ка нам свою орудию!

– Это можно. Проходите в избу.

Евсеич пошел впереди, шаркая кирзовыми сапогами. Глядя на его узкую согнутую спину, на его морщинистую сухую шею, Спартак Ласточкин сказал, усмехаясь:

– Чего уж ему ткать! Хорошо хоть, что своим ходом идет.

– Это мои главные кадры. Опора! – ответил Николай Иванович. – У меня триста человек пенсионеров и всего тридцать молодежи.

– Невероятно! – воскликнула девица.

В избе их встретила бойкая старушка с рыхлым, раздавшимся на все лицо носом, в домотканом переднике, перетянутая поперек живота, точно сноп.

– Ай, гости дорогие! И чем мне вас угощать-потчевать? Да и откель же вы такие хорошие будете? Уж и не знаю, куда пристроить вас, – певуче причитала она и хлопала руками по бокам.

– Дед, да чего ж ты рот разинул? Натяни-ка основу поскорее! – крикнула она совсем иным тоном. – Покажи людям свою снасть-то!

– Это мелянок верхний. А вот – нижний, – пояснял Евсеич и подвязывал на веревках две длинных палки. – А посередь берда. Мочалу, значит, натягивает. Которая лучше, на основу идет. А похуже – уток.

Подвесив к потолку свою нехитрую снасть, Евсеич начал набирать из пучка мочало для утка и загонять его билом. Горьковато и пряно запахло липовой свежестью, и в воздух полетели мочальные хлопья.

– Уж как он работал-то! – умилялась хозяйка, глядя на своего старика. – Била-то, бывало, ходенем ходила в руках. Глазом не усмотришь.

– Он еще и теперь молодец. Давай, давай! – сказал Николай Иванович.

– Нет уж, хватит… Отдавал свое.

Евсеич повернул вспотевшее острое, птичье лицо, с минуту молча и рассеянно смотрел на гостей, тяжело дыша, будто прислушиваясь к чему-то своему:

– Ноне во сне видел – быдто наро-оду в избу навалило. Думал, отпевать меня станут. А вон что, оказывается. Вы пришли.

– Что у вас болит? – спросил его Ласточкин.

– Нутро, – ответил Евсеич и, помолчав, добавил: – Все нутро болит.

– Он докторов боится, – озорно поглядывая на Евсеича, сказала хозяйка. – Боится, как бы его в больницу не положили.

– Чаво там делать, в больнице? Вон – осень на дворе. У нас дров нет, а ты – в больницу, – говорил свое дед.

– Зачем тебе дрова-то? Небось и до зимы не доживешь! – все более резвилась хозяйка.

– А то что ж, и не доживешь, – согласился Евсеич. – Поработал, слава тебе господи. С двадцать четвертого года все кули тку.

– А пенсию вам платят? – спросил Спартак Ласточкин.

– Тринадцать рублей по инвалидности.

– У нас колхозная пенсия, – пояснил Николай Иванович.

– Сколько же вы зарабатываете? – спросила девица из музея.

– А вот считайте, – вступился Николай Иванович. – Платим им по шестнадцать копеек за куль. Кулей восемь соткете за день-то?

– Чаво там восемь! – укоризненно ответил старик. – Кулей шесть осилим со старухой вдвоем.

– Вдвоем?! – отозвалась бодро хозяйка. – Да я одна боле натку. С места не сойтить, натку. Нук-те!

Она села за этот примитивный станок и ловко начала петлять плоской билой.

– Хватит уж резвиться-то! – остановил ее председатель.

– А не тревожьте ж меня, ради бога! Дайте уточину доткать, – она кокетливо избоченилась и, глядя на гостей через плечо, просительно затараторила: – Ай, с барыни десятоцку да с вас по пятацку!.. – и, довольная своей прибауткой, весело рассмеялась.

– Один момент! – поднял руку Спартак Ласточкин. – Вот в такой позе мы вас и спроектируем на бумагу. Музей любит радостный современный труд. Как раз то, что надо.

Он раскрыл фотоаппарат и засуетился вокруг старухи.

– Рублей тридцать зарабатывают в месяц на двоих – и то хлеб, – сказал Николай Иванович. – Дело-то верное. Но вот беда – не финансируют нас под кули. Непланово! Осенью нам нужно заготовить сто тонн мочала. Значит, требуется тысяч семьдесят рублей. Но банк не дает нам взаймы под это дело. Ведь выплатим через три-четыре месяца. Где же нам занимать деньги? Дело требует оборота. А если мы не закупим с осени мочало, значит, – труба.

– А знаете что? – участливо посмотрел на него Ласточкин, взяв Николая Ивановича под руку. – Мы вас посадим на скамью рядом с Евсеичем. На фоне станка… А? Маленькое производственное совещание. Жанр!

– Нет! – Николай Иванович отступил к порогу. – Вы меня извините, но больше не могу с вами. Некогда.

Он протянул руку девице из музея:

– Спасибо за участие!