Дождь: рассказы

— Собрать два отряда во дворе, где уборные. Выбрать людей, умеющих действовать ножом. Тех, кому приходилось забивать скот. Выдать каждому по ножу. Ножи хорошо наточить.

Ординарец побежал выполнять приказ; сержант вернулся к себе; больше он не смотрел на пленных. Спустился по боковой лестнице; в сарае лежал в гамаке человек. Поднялся, услышав голос сержанта.

— Капрал, выводите пленных по десятку во двор, где уборные. Там собраны два отряда, будут их резать. Когда покончите с этими, выведите тех, что в больнице. Не оставлять в живых ни одного врага. Если будет что новое, доложите.

Капрал отправился выполнять приказ, а сержант улегся в гамак. Потянулся, закинул руки за голову. Напрягая слух, пытался расслышать сквозь густой гул прибоя хоть один крик, или стон, или звук падающего тела, ничего не было слышно, но сержант знал, что смерть мечется сейчас по заднему двору.

Наверное, прошло много времени; его разбудил капрал, пришедший с докладом. Сержант протер глаза, набрякшие, мутные со сна. Видимо, он проспал несколько часов — яростное полуденное солнце накалило грязные стены и крышу сарая. Сержант с трудом вспомнил, что происходит или должно происходить. Он словно бы спрятался в сон, пока там делают это. И вдруг испугался: мало ли что могло случиться, а потом начальство обвинит его в небрежном выполнении приказа, почему, скажут, сам лично не участвовал в уничтожении пленных. Сержант быстро сел, ухватясь руками за веревки.

— Что случилось? — спросил сердито.

— Ничего, сержант, — прошелестел капрал. — Осталось всего несколько человек. Много с ними возни, знаете ли.

— Никчемный народ. Надо было мне самому пойти, показать вам, как это делается. Если бы я пошел, будьте уверены, мы бы уже давно кончили. В чем дело? Струсили вы, что ли?

Капрал молчал.

— Ну, о чем вы пришли доложить?

Капрал глядел испуганно, не решался заговорить. Сержант Тунапуй совсем разозлился:

— Говорите же, что там такое, дубина!

— Дело в том, сержант… вот что… там один пленный… он вроде как не враг.

— Вроде не враг? Как же вы это узнали? Вы что, верите всему, что они говорят?

Сержант закипал все больше, досада переполняла душу. Ни на что не годятся, простого приказа выполнить не могут.

— Он ничего не говорит, сержант. Он немой.

Сержант взорвался в бешенстве:

— Возятся с каким-то немым. Останавливают казнь, беспокоят меня. Говорили вы с этим немым?

— Не сердитесь, сержант. Он знаками показывает, просит, чтоб его не убивали, отвечает на наши вопросы. Мы все, то есть я или, вернее, мы думаем, может… может, он не враг. Позвольте мы его приведем, сержант, вы сами посмотрите.

Сержант хотел было приказать без лишних разговоров зарезать немого, но взгляд капрала, печальный, робкий, заставил его поколебаться.

В конце концов ничего не изменится, если он поглядит на этого человека, в любом случае времени хватит, можно потом приказать убить его.

— Приведите его ко мне, — приказал сержант коротко.

Капрал вышел и через некоторое время вернулся вместе с конвойными, которые вели пленного. Сержант молча, внимательно стал его разглядывать. Молодой, белокожий, бледный, среднего роста, растрепанные отросшие волосы и борода — темные с красноватым отливом. Босой, голый до пояса, в изодранных брюках. Сержант поглядел на ноги пленного. У людей, привыкших ходить босиком, ноги загрубевшие, в трещинах, у этого же — ничего похожего.

— По всему видно, что ты из консерваторов, — сказал сержант недоверчиво. — Ну-ка покажи руки.

Пленный робко протянул руки. Грязные, запущенные, с короткими потрескавшимися черными ногтями. И все-таки руки показались сержанту недостаточно грубыми. Не похожи они на руки крестьянина или солдата.

— Такие руки мне не нравятся, — сержант глянул подозрительно и вдруг с силой ударил пленного по рукам. Тот ответил печальным взглядом. — Ты солдат? — спросил сержант.

Пленный затряс головой, отрицая, хрипло замычал.

Сержант Тунапуй не умел читать, но решил, что, если пленный умеет писать, кто-нибудь из офицеров прочитает его ответы, и тогда кончится вся эта непривычная возня.

— Писать умеешь?

Пленный снова отчаянно затряс головой.

— Ты с каких пор немой?

Тот знаками стал показывать, что давно, с детства.

— Подойди-ка, надо рот посмотреть. — Пленный приблизился к гамаку, наклонился с открытым ртом над сержантом. Язык и гортань казались нормальными, но сержант больше глядел ему в глаза. Глаза были карие, широко открытые, взгляд пристальный и тоскливый.