Дождь тигровых орхидей

Сон все не приходил. Миша лежал, стараясь дышать почти неслышно, пока не придумал себе игру: дышать с Анной в унисон. Это было удивительное чувство. Казалось, что и она подхватила эту игру. Лежа с открытыми глазами и считая про себя сначала до ста, потом до двухсот и так далее, Анна, вымотанная дорогой, сигаретами и просто нервным напряжением, вдруг спросила:

– Миша, а ты меня не узнаешь?

Поднявшись по ступенькам на второй этаж, Митя склонился над спящим отцом.

– Я вернулся, не переживай.

Дождев, вздрогнув, чуть приподнялся на локте и тронул сына за плечо:

– Ты где был? Мы переволновались. Даже за успокоительным пришлось посылать в деревню.

Митя ответил, что «так получилось», и, устроившись на кушетке, тотчас уснул. Он не мог слышать, как Бобров за стенкой шепотом рассказывал Лизе, проснувшейся от звука шагов на лестнице, о своем приятеле, Дымове.

– Представь, Лизок, сам Дымов приехал. Помнишь, я тебе рассказывал о Планшаре, так это его друг. – (Лиза вздрогнула и сразу проснулась. «Планшар! Не может быть! Вот бы ему Митины работы показать».) – Мы с ним толком-то и поговорить не успели, у него там сложности возникли с квартирой, ну я его и отвез к Марте.

Лиза, лежа с открытыми глазами в голубовато-лунных простынях, не сводя взгляда с качающейся за окном яблоневой ветки, подсвеченной снизу фонарем на козырьке крыльца, при имени Марта зажмурила глаза, расставаясь с лунно-садовым ночным пейзажем, и резко села в постели.

– При чем здесь Марта? Что ты такое несешь, Глеб? Ты бредишь, что ли?

– Пойми, ему негде было ночевать, и я привез его к Марте, чтобы она позволила нам, то есть ему, Дымову, переночевать в вашей квартире, в Митиной. Что тут особенного?

Лиза спрыгнула с кровати и замотала головой, как от боли.

– Это с каких это пор Марта распоряжается нашей квартирой? Кто там хозяин? – Бобров, вздохнув, отвернулся к стене. Но Лизу было уже не остановить. – Нет, ты мне ответь: при чем здесь Марта? Зачем ты поехал к этой… – она сбавила тон и перешла на шепот: – к этой ненормальной женщине? Ты что, не мог оставить своего Пожарова.

– Дымова!

– Ну Дымова… у нас дома? У нас пять комнат, уж как-нибудь разместились бы, тем более что все равно скоро уезжаем.

Тут даже Бобров встал и закурил.

– Послушай, детка, да я себе даже представить не мог, что ты можешь мне такое предложить. Тебя же все мои друзья всегда раздражали.

Она замолчала, осмысливая услышанное. Не могла же она сказать ему, что ее бросает в дрожь от одного имени Планшар и тошнит от имени Марта, а тут еще Бобров притащился к ней ночью с другом.

– К приличной женщине ночью не поедут.

Она не могла не произнести эту убийственную по своей, как она считала, правдивости фразу и даже гордилась ею. Или собою. Разрядившись этой тирадой, Лиза поуспокоилась. Сон теплым коконом начал обволакивать ее. В путанице мыслей и цветных картинок, затуманенных приближающимися сновидениями, она, поглубже зарывшись в подушку, подумала, что все-таки напрасно устроила этот шум по поводу Дымова и очень даже хорошо, что он поселился не у них. Но вот почему она вдруг так быстро успокоилась, почему ее охватила эта сонная метель, уж не потому ли, что сегодня она лишний раз смогла убедиться в своей неограниченной власти над Дождевым – да, у нее «рыльце в пуху», – они, как в прежние времена, позволили себе побыть немного мужем и женой, забыв о Мартах и Бобровых, и на миг повернули время вспять. В кухне было дымно и душно от кипящего масла и пережаренных оладий, но как неистов и страстен был Сергей, как нежна и покорна была сама Лиза. Они позволили себе побыть хотя бы на время распутными и беспечными, со спокойной совестью всех обманули, отломив от пирога счастья по непомерно большому и сладкому куску, а насытившись, сделали вид, что ничего не произошло. Но кому от этого плохо? Марте? Боброву? Ничуть, они счастливы каждый по-своему, потому как живут в полном неведении. Успокоенная такими рассуждениями, Лиза, почувствовав, что Глеб вернулся в постель, обвила его рукой, прижалась к нему и, как львица, подмявшая под себя добычу, удовлетворенно заурчала, засыпая.

В квартире Руфиновых всю ночь горел свет, никто не ложился. Собрались лишь самые близкие люди. Ольга, глядя на относительно спокойного мужа, ждала разъяснений. Борис вел себя настолько неестественно и странно, что это не могло остаться незамеченным. Даже Матвей, обычно молчавший, не выдержал и спросил:

– Почему мы бездействуем?

Но Руфинов упорно молчал, что-то обдумывая про себя. Иногда лицо его искажалось какой-то патологической улыбкой, улыбкой фокусника, который, распилив тело своей партнерши, вдруг увидел под бутафорским балдахином кровь своей случайной жертвы, но, не в силах признаться себе в этом, продолжает пилить.

– Скажи, ты действительно не знаешь и не предполагаешь, где она?