Дожди над Россией

— Конечно… Шевели хоть каплю понималкой… Будь страхолюдик какой, разве б крутила я с ним слова?.. А что шишки против него покатила сейчас, так это … с радости, что совстрела тебя… Ну… Я и так, я и сяк… Не отбиться! Покупил козлюрка целое кило яблок. «Не возьмёшь — не отстану!» Я — ну не бешеная тёлушка? — взяла. А липучка по-новой. Подговаривается к свиданию. В девять в парке. Вишь, чтоб стемнело… С первой минуты разбежался на обнимашки где в тёмном углу… Ёшки-крошки! Он по нахаловке, и я по нахаловке. «В восемь! — кричу. — Нет!.. В семь! Только до семи доживу без тебя!..» Мнётся-гнётся Приставалкин. «Что, к семи бежать заступать на пост к другой? В семь и ни секундышкой позжее!» — и помела прочь хвостиком. Распахнул ухажёрик рот, а захлопнуть некому.

— Ты не сдержала слово?

— Да сдерживай я слово каждому ханыге, от меня остались бы загорелые рожки да немытые ножки. Я не просила. Сам навяливался силком. Это если тебе я что посулю, в сторонку не вильну… А потом… В город я лётала не знакомство становить. Я вешаться ходила.

— И сколько?

— Угадай.

— Я не гадалка. И ни разу не держал тебя на руках.

— А ты возьми!

— Хоть сейчас?

— Вот хотько сей моментарий! Только губы накрашу.

— Неа. Не спеши… Не крась… Я ещё не ужинал.

— Семьдесят пять! — Она поклонилась с приседанием.

— Ого! Вес пеночки!.. Да столько тянут три забитые козы. Тенти-бренди коза в ленте!

— А чего ты меня с козами четаешь? — Танёчек погладила голубую ленту у себя в косе. — Что я, рогатая? А, спичка?

— Я на спичку не обижаюсь. И ты не дуйся. Лучше, — Глеб потянул к ней руку, загудел плаксиво, — да-айте, не минайте. Подайте бедному на ко-пее-ечку…

В подставленную лункой лалонь Таня готовно плеснула семечек, будто никакой разладинки и не завязывалось. Верно, водяной пузырь недолго стоит.

— Где ты, смоляное чудечко, веялся всю вечность?

— Отсюда не видно.

— А я знаю. В Кобулетах!

— Какая разведка тебе донесла? Кто лично?

— Ты лично! Утром. Только проснулась — слышу тебя через две стенки. У нас же стеночки — сосед мысленно ругается, а ты слышишь… Подал бы знак… Разве я не поскакала б с тобой?

— Ух! Из горячих ты! — высунулся я в дверь. Меня подпекло, что с этим чапаевцем она разготова на всё. — Там край света! Турецкая граница навблизях! Море!..

Я не знал, чем ещё страшным её подпугнуть.

— Там, — посыпал ералашно, — каждый год восьмого ноября сходятся бывалые моряки и по облакам узнаЮ́т погоду на всейную зиму!

— Плети кружева круче. Кто тебе насказал?

— Глебка.

— Тогда правдушка. Глеб замораживать не станет… С Глебом я б побегла на крайний студливый свет! — вслух подумала Таня и свысока облила меня крутой синью глаз.

— А со мной? — подкрикнул я.

Мне хотелось узнать себе девичью цену.

— С детьми так далеко не заходят! — колко отхватила она.

Ё-моё! Чем он лучше меня? На три года старше? Тоже мне орденок… Так у нас носы одинаково лупятся. Неужели она это не видит? Чего ж тогда так резанула?.. Видали, у Тасютки и петухи несутся! А у нас все куры яловые! Ну погоди… Прощайте, не стращайте. Скоро вернусь!

— Танюшечка невестится — бабушке ровесница! — С разбегу я взлетел на перилко, ограждавшее крыльцо, цыкнул сквозь зубы на ладони, потёр ладошку об ладошку, сочно хлопнул и угорело подрал по стекольно-гладкому столбу на чердак.

Уже с горища я как бы внечай уронил хвастоватый взгляд вниз.

Глеб показал мне кулак, я ему язык. Больше нечего было показать друг дружке. На том и разлучились.

На чердаке было душно.

Разогретая за день серая черепица ещё тепла, как печка.

С осени весь наш чердак был забит кукурузой. Наша кормилица, наша поилица… Очищенная от листьев, она впокат толсто бугрилась по потолку. Глянешь, бывало, на эти горушки полешек — сердчишко радостней застучит. Ведь что ни кочанчик — не меньше хорошего локтя, и зёрна, как лошадиные зубы… Увы, потолок уже пуст. Реденько осталось лишь на жердях, привязанных проволокой к стропилам. Как и доехать до новины?

Я быстро накидал в чайную корзинку кочанов — попарно свисали с жердин на своих связанных золотистых чубчиках.

Вижу, парочка внизу всё агу-агу.

Я потихоньку спускаю корзинку. До пола метра с два. Я выпустил верёвку (другим концом она привязана к скобе) — корзинка грохнулась, как бомба. Зёрна жёлтыми осколками брызнули во все стороны.

В испуге Танютка вскрикнула, ткнулась лицом Глебу в грудь, невольно обняв этого кощея за плечи.

— Ты нарочно? Да? — в презренье скосила она на меня глаза, когда я съехал по верёвке. — Со зла? Да? Всё равно с тобой никто не побежит на край света! Хоть умри тыщу разов! Не побежит!

— А я никого ни в какие бега и не зову.

Не спеша я опорожнил корзинку. Не спеша взобрался по верёвке снова на чердак.

Уже оттуда я услышал, как Таня празднично предложила:

— А давай мыть полы.

— Мне без разницы, — с подчёркнутым безразличием отозвался Глеб.

— А без разницы — делай по мне. Я серьёзно. А он со смешком…

— Ты уверена? Может, не с мешком, а с сумочкой?

Им нравилось выёгиваться друг перед дружкой, кто быстрее, кто чище вымоет у себя пол.

К этому поединку на тряпках домашние относились с весёлым поощрением.

— Тогда айдатушки за водой?