— Есть немного. Пока хватит, — заверил Ярощук, и Волошин с некоторым недоверием посмотрел на него. Наверно, в словах младшего лейтенанта было нечто такое, что заставляло усомниться в их достоверности, но взвод ДШК недавно вошел в батальон, Ярощук был «чужой» командир, подчиненный комбату только на время наступления, и Волошин, подумав, не стал к нему придираться.
Доклады были окончены, комбат подбил в блокноте небольшой итог, и боевые возможности батальона стали ему понятны до мелочей. Что и говорить, возможности эти оказались более чем скромными. Грак выключил фонарик, в блиндаже стало темнее. Провод, потрескивая, вонюче дымил в углу.
— Товарищи командиры. Судя по всему, завтра придется брать высоту. Приказа еще нет, но, я думаю, будет. Так что, не теряя времени, давайте готовиться к атаке.
В блиндаже все притихли. Самохин подчеркнутым жестом швырнул от себя соломину, Муратов напряженно вгляделся в комбата. Ярощук сгорбился, сжался и стал совсем неприметным в полумраке задымленного подземелья. Кизевич с удивленным видом вытянул из ворота полушубка свою тощую кадыкастую шею.
— Если дивизиона два поработают, может, и возьмем, — сказал он.
Комбату эти слова не очень понравились, и он нахмурился.
— Насчет двух дивизионов сомневаюсь. Боюсь, как бы дело не ограничилось одной батареей Иванова.
Кизевич удивленно хмыкнул.
— Иванова? Так она же сидит без снарядов. Утречком мой старшина ходил, говорит, сидят гаубичники, а промеж станин по одному ящику. Хоть стреляй, хоть на развод оставляй.
Волошин не перебивал его, выслушал со сдержанным вниманием и спокойно заметил:
— Снаряды подвезут. А вы обеспечьте людей гранатами. Понадобятся. Старшина Грак!
На пороге встрепенулась темная фигура Грака.
— Я вас слушаю.
— У вас был ящик с КС. Разделите его между ротами.
— Есть!
— А у вас, старший лейтенант Кизевич, трофейный кольт, значит, на повозке?
— На повозке. А что?
— Передайте его Муратову. Он найдет ему лучшее применение.
Кизевич болезненно напряг свое узкое с горбинкой на носу лицо.
— Это за какие заслуги?
— Так надо.
— Надо! Надо было свои беречь. А то свои поразгрохали, а теперь на чужие зарятся.
— Я у вас ничего не прошу! — вспыхнул Муратов.
— Ну и нечего тогда говорить. А то кольт, кольт…
Командир батальона спокойно выслушал короткую перепалку ротных, которая, впрочем, была здесь не впервые. Хозяйственный Кизевич не любил делиться чем-либо с соседом, хотя иногда и вынужден был делать это, потому что и у него случались прорехи, когда требовалась помощь хотя бы того же лейтенанта Муратова. Отчасти он был в этом прав, так как не в пример многим умел беречь и людей и имущество. Однако комбат теперь видел потребность усилить восьмую хотя бы за счет девятой. Сделав вид, что ничего необычного не произошло, он сказал ровным голосом:
— Патроны отдайте тоже. Сотни три их должно у вас быть. А чтобы Муратов не искал у себя пулеметчика, передайте и его. Сипак, кажется, его фамилия?
— Какой Сипак! Сипак на прошлой неделе убит. Новый пулеметчик.
Комбат смолк, почувствовав болезненную неловкость от этого известия, — Сипака он помнил давно, еще с формировки, и вот, оказывается, его уже нет. Совсем некстати припомнился ему этот боец, все-таки комбат должен был знать, что он погиб. Каждая такая потеря тяжелым камнем ложилась на его душу, и нужно было усилие, чтобы выдержать этот груз. После недолгой паузы комбат приказал с прежней твердостью:
— Передайте нового.
— Едрит твои лапти! Еще и нового! Что у меня, запасной полк, что ли? — развел руками Кизевич. Комбат никак не отреагировал и на это, смолчал, давая понять, что вопрос решен окончательно. Кизевич, однако, разошелся не на шутку:
— Как только что, все у девятой. Кольт! Может, на кольт у меня главный расчет был. Я уже из него все ориентиры пристрелял. А теперь получается: отдай жену дяде…
— И правильно. Чтоб не хитрил, — тихо вставил Самохин.
— Ага! А ты не хитришь? Честный какой!
— Не в том дело, — несколько другим тоном сказал Самохин. — Что там кольт! Ты вот лучше спроси, какого рожна мы эту высоту вчера не атаковали? Зачем столько волынили? Ждали, пока немцы окопаются?
Кизевич повернул к комбату мрачное, расстроенное лицо. Все, кто был в блиндаже, тоже насторожились, ожидая ответа на вопрос, который теперь тревожил их всех, но Волошин и сам не находил на него ответа и, чтобы не лгать, решил отмолчаться, что, однако, не успокоило ротных.
— Теперь поползаешь туда-сюда, — в сердцах бросил Самохин.
— Вон уже два дзота отгрохали, — пробубнил Кизевич. — Натанцуешься перед ними.
Это уже было слишком. Такие разговоры выходили за рамки дозволенного, и комбат сказал с твердостью:
— Ну хватит! Приказ есть приказ. Мы обязаны его выполнять. Личные соображения можете оставить при себе.
Все разом примолкли, стало тихо, и в этой тиши он вынул из кармана часы. Было без четверти одиннадцать.
— Так, все! — объявил он. — Давайте готовиться. Приказ отдам дополнительно.
5
В траншее на выходе из блиндажа комбат едва не столкнулся с Гутманом. Запыхавшись, ординарец сообщил, что в батальон пришло пополнение.
— Много?
— Девяносто два человека.