Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

– Кончай истерить, Юлька, – сказала Таня. – Они тебе и магнитофончик, и сапожки югославские…

– Ну спасибо им, спасибо! – крикнула Юля. – Но я бы с тоски сегодня померла, если б с их гостями сидела… А главное – зачем я там? У них же хороший цветной телевизор!

Некоторое время все молчали. Марина ушла в смежную комнату укладывать сына. Юля метнулась за ней туда, стягивая с себя пальто.

– Можно я его уложу?

– Нет. Иди домой, – был ответ, и дверь той комнаты закрылась перед ней. Она стояла в смятении, в сознании вины, грызла ноготь. Потом сбегала в ванную и принесла тряпку – затереть лужицы талого снега на полу. Но Алеша наступил на тряпку ногой и тоже сказал непреклонно:

– Иди, иди. Управимся. – Он нагнулся и стал действовать тряпкой с уверенным домохозяйственным навыком. Юля села в углу, плечи у нее вздрагивали.

– Дано: Жанне д’Арк хочется спасать Францию, – сказал Адамян меланхолически, – а папаша велит ей пасти коз. Спрашивается: как им договориться?

Алеша присел на корточки, поправил очки и заговорил:

– Нет… все-таки самостоятельность начинается не с того, чтобы доводить предков до инфаркта. Как-то иначе их надо воспитывать.

Вышла к ним Марина:

– Спит без задних ног… Алеша, зачем? Отдай-ка тряпку.

– А я уже все.

– Спасибо, ребята… Длинный был день, правда?

– Особенно мне спасибо, да? – всхлипнула Юля.

– Юля, не разводи мне сырость тут! Уладишь с мамой разумно, по-взрослому, и не будет никаких трагедий… Не инфантильничай, поняла?

– Тем более, – сказал Адамян, – что тебе не нужно осаждать Орлеан и спасать Францию. Спокойной ночи, Марина Максимовна.

Она стояла в дверях, провожая ребят.

Смородин, уходивший последним, сделал два шага вниз, потом три – обратно: огорченное лицо Марины не отпускало его.

– Зря вы так… Нельзя на всех реагировать с одинаковой силой, не хватит вас.

– Уже не хватает. На Майданова, например. На Таню, красавицу нашу… Да на многих…

– И что? Будете переживать?

– Сейчас нет, не буду. Выдохлась. Начну завтра с восьми утра, – улыбнулась она. – Спокойной ночи, Алеша.

* * *

– Разрешите?

В директорский кабинет входит учитель физики Сумароков – поджарый, высокий человек с палкой.

– У меня пустяковый вопрос. – Он прохромал только полрасстояния от двери до стола, остановился почему-то на середине и заговорил, избегая называть Назарова по имени-отчеству (может, не запомнил еще?). – Нельзя ли так устроить, чтобы приказы по школе оглашались не на уроке?

– Простите, не понял.

– Входит ваш секретарь, формально извиняется и отнимает ни много ни мало, а пять минут… Удобно ли это учителю – такая мысль не волнует ее.

Дверь распахнулась.

– Как вы можете, Олег Григорьевич? – вперед выступила пухленькая блондинка Алина. – Это я что, развлекаюсь? От нечего делать, да?

– Не знаю, милая, но так нельзя. Перед ребятами рождалась планетарная модель атома Резерфорда… и вдруг – пожалуйста! – является совсем другая модель…

– А уж это нехорошо, ей-богу! – Алина просто вне себя от сумароковского тона.

– Почему же? Модель сама по себе недурна, но не взамен резерфордовской, киса! А как по-вашему? – спросил физик Назарова.

– Минутку, Алина, это что – приказ о дежурстве в раздевалке?

– Ну да. И в буфете.

– Вот там и повесить. А если зачитывать – только на линейке с этого дня. Урок – неприкосновенное дело. Поняли?

– Я понятливая. – Алина поиграла многозначительной оскорбленной улыбкой.

– Это все, Олег Григорьич?

– Да, благодарю. – Он удалился, сухой и прямой, как раз в тот момент, когда звонок прекратил перемену.

– Уж для него-то я никак не «киса»! – Алина сузила глаза. – Во внучки ему гожусь…

– Ну-ну-ну… – произнес в рассеянности Назаров, собираясь на урок.

– Так будет каждый приходить и ставить свои условия. Знаете, что это, Кирилл Алексеич? Это ваш характер испытывается!

– Знаю! – бросил он, уходя. И уже в дверях: – Если позвонят из милиции насчет того беглеца из пятого «А», поднимитесь сказать, ладно?

– Как? Среди урока? Вы ж сами только что…

– А сейчас я говорю: если найдется ребенок, поднимитесь сказать. Среди урока! Истина конкретна, слыхали?

* * *

Кабинет военного дела и автомобилизма. Стенды, макеты, карты военной топографии. Ящик с песком. Присутствует только мужская часть десятого «Б».

Назаров трогал указкой нарисованный дорожный знак, глядя на Алешу Смородина. Тот стоял, от него требовалось этот знак истолковать.

– Ну?

– Запрещен разворот? – гадал Алеша.

– Пальцем в небо. Майданов!

– Преимущество в движении встречного транспорта, – спокойно, с ленцой сказал Майданов.

– Так, дальше. – Указка касалась другого знака. – Смородин!

– Не знаю, – сознался Алеша и сел, хотя Адамян подсказывал так, что повторить за ним легче легкого.

– Майданов! А ты постой, Смородин, постой…

– Конец запрещения обгона.

– Так, а здесь?

– Ограничение габаритной высоты… Подряд говорить? Ограничение нагрузки на ось.

– Майдан, ты уже машину, что ли, купил? – спросил кто-то сзади.

– А ты не знал? – огрызнулся он. – «Кадиллак»! Серый в яблоках…

– Тихо, остроумие потом… Смородин. – Директор подошел к нему вплотную. – Стало быть, по запрещающим знакам – ни в зуб ногой. Почему?