Дозоры

Краем глаза я увидел, как он поднимает свои лапищи, вытягивает их в мою сторону. Но мне не хотелось поворачиваться. Я смотрел на дочь, на жену, которую крепко держала Ольга. Где-то там был еще Гесер, вырастивший из меня того, кем я стал; мой неожиданный Темный дедушка Завулон; старая ехидная ведьма Арина с ее неуместной любовью; юный пророк Кешка, который обнял плачущую Надю за плечи; храбрый и хороший человек, который вырос из перепуганного мальчика Егора; старые тертые калачи Жермензон и Глыба…

Но я смотрел на дочь и жену, стараясь улыбаться как можно искреннее, чтобы они запомнили эту улыбку и знали, что я ими горжусь.

А потом льдисто-синее и огненно-красное ударило мне в спину.

Эпилог

Кладбище — место нерадостное в любое время года. Весной, когда воздух прохладен и свеж, а деревья окутаны зеленым дымом свежей листвы, думать о смерти особенно неприятно. Летом, в жару, когда поднимается запах сухой земли, кладбище кажется затаившимся хищником, готовым наброситься на тебя. Осенью, под серым дождливым небом, кладбище отвратительно и тоскливо.

Но хуже всего зимой. Стылая земля не поддается лопатам, а при мысли о том, что сейчас в ней кто-то останется навсегда, мороз пробегает по коже.

Это было старое кладбище, в самом центре Москвы. Хоронили здесь очень, очень редко, людей либо очень известных, либо очень богатых. Нет, конечно, не Ваганьковское и не Новодевичье. Но центр Москвы всегда в цене — и для живых, и для мертвых.

— Мы нечасто хороним кого-то из наших, — сказал Завулон. — Обычно нечего хоронить… вместе со Светлыми мы тоже собираемся нечасто.

Он постоял, кутаясь в теплое пальто. Потом снял перчатки, взял из рук держащегося за спиной помощника венок с надписью «От Дневного Дозора Москвы» и положил на свежую могилу. Постоял, склонив голову.

— Прощай. Ты честно нес службу.

Гесер вообще не надевал перчаток. То ли привык к холоду в дни своей давней тибетской юности, то ли рисовался непритязательностью. Ему венок «От Ночного Дозора Москвы» подала Ольга.

— Трудная судьба, — сказал он. — И трудная смерть. И… и все равно ты был одним из нас и останешься им навсегда.

Он потоптался на месте. Потом посмотрел на Завулона, достал из кармана пальто фляжку, протянул тому:

— Давай… по русскому обычаю… проводим.

— Вот уж нашел русский обычай — французский коньяк на кладбище из горла хлестать… — негромко сказала Света. И взяла меня за руку.

Завулон сделал глоток вслед за Гесером, сморщился, потом протянул флягу мне:

— Антон?

— Я не буду, если можно, — сказал я. — Мне теперь надо беречь здоровье. Здоровье человека — самая большая его ценность.

— Антон, перестань. — Завулон укоризненно смотрел на меня. — Мы твое здоровье беречь будем. И лечить, если что, всеми силами обоих Дозоров. Ты заслужил.

— Мне не хочется пить за них, — сказал я, кивнув на могилу, где в огромном гробу лежало чудовищное тело Двуединого, бывшего Светлого мага Дениса и Темного мага Алексея. — Все-таки он меня убил. В какой-то мере.

— Все мы рано или поздно уйдем, — ответил Гесер. — Иные бессмертны, но…

— Но люди смертнее, — закончил я. — Простите, не буду. Они не виноваты. Но за своих убийц не пьют.

— Он тебя, можно сказать, пожалел, — напомнил Гесер. — Мог ведь и убить. Просто и окончательно. Развоплотить. Сжечь. Вытянуть Силу начисто.

— А он и убил, — сказал я. — Сделав меня человеком, он меня убил. Пусть не сейчас, но… двадцать лет. Тридцать. И все.

— Люди так и живут, папа, — сказала Надя.

Она стояла рядом, держась за руку Иннокентия.

— Ладно, — сдался я и взял из рук Гесера фляжку.

Коньяк обжег горло. Я закрыл глаза, прислушиваясь к себе. Попытался посмотреть сквозь веки, сквозь сумрак. Конечно же, ничего не получилось.

— Земля пухом, доброго сумрака… — пробормотал я, возвращая флягу.

Все уже потихоньку расходились. Пусть похороны и были совместными, но поминки у Светлых и Темных будут разными. Два маленьких автобуса, стоящие у входа на кладбище, повезут дозорных разными путями.

Костя Саушкин махнул мне рукой, но приближаться не стал. Правильно, я считаю. Сумрак оставил его на Земле. Вернул то, что заменяет вампирам жизнь. Но то, что мы были друзьями, не меняло того, что я убил его, а он — убил меня.

— Пойдем, — сказал Семен, подходя ко мне. — Ну… надо. Положено так. Не обижайся ты на Дениса, он на работе сгорел…

— Я потом подъеду, — сказал я.

Семен смутился. Засунул руки в карманы потрепанной нейлоновой куртки.

— Ну… Антон… Ты же это… Ресторан Сферой Отрицания накрыт… Ты не пройдешь сам.

Он был прав, конечно.

— Я его проведу, — сказала Светлана. — Езжайте, ребята. Мы следом.

Мы шли нарочито неспешно — я, Светлана, Надя. И Кешка, конечно. Куда от него деваться. Может, они с Надей и разбегутся в разные стороны через пару месяцев… или через сотню лет. Но Кешка явно видел в будущем что-то более оптимистичное на их счет. Придется его терпеть.

— Известные люди тут… — негромко сказала Надя. — Гляди, это же мультипликатор знаменитый! А это писатель… Ой, я же его книжки читала!

— Да, приличные люди собрались, — сказал я. — Двуединый должен быть доволен.