Драгоценность

Лицо Люсьена заслоняет все вокруг, и я чувствую, как его пальцы прощупывают мой локоть, а потом вводят в вену иглу.

Веки тяжелеют. Лицо Люсьена расплывается и становится лицом Эша. Я хочу протянуть руку и погладить его по щеке, но не могу пошевелиться. Когда он говорит, я слышу голос Эша, доносящийся с конца длинного туннеля.

– Вот так, хорошо. Засыпай.

Тьма поглощает меня.

24

Что-то прохладное и мокрое ложится на мой лоб. Приятно.

Мои веки сами поднимаются.

Я в своей спальне. Герцогиня склоняется надо мной с влажной салфеткой.

– Доктор! – кричит она, присаживаясь на край кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Во рту у меня сухо, губы склеены. Набухший язык еле ворочается. Герцогиня наполняет стакан водой из кувшина на тумбочке и подносит его к моим губам.

– Вот так, – нежно говорит она. Я делаю несколько маленьких глотков. Капли стекают по подбородку, и герцогиня обтирает его салфеткой. Дверь открывается, и вбегает доктор Блайт.

– Она проснулась? – Он спешит к постели, и герцогиня двигается в сторону, улыбаясь мне, пока он проверяет мой пульс. – Приятно снова видеть твои глаза открытыми.

– Что… случилось? – хрипло спрашиваю я.

– Первая попытка нередко заканчивается неудачей. Однако реакция твоего организма была необычайно жестокой. Ты чуть не умерла. Впредь мы должны действовать крайне осторожно, – говорит доктор Блайт.

– Мы уже отстаем от графика, – протестует герцогиня.

– Если мы ее потеряем, – резко отвечает доктор, – это уже будет не важно.

У меня голова идет кругом.

– Так, значит, я… не беременна?

Доктор открывает свой саквояж.

– Уже нет.

Он достает градусник и сует мне его под язык.

– Как мы поступим? – спрашивает герцогиня.

– Мы выждем еще как минимум полный цикл до следующей попытки. Четыре или пять недель, никак не меньше. Ей нужно позволить полностью оправиться.

– Хорошо, – соглашается герцогиня. – Но вы останетесь здесь. Я сегодня же распоряжусь, чтобы вам отвели комнату.

– Как пожелаете, моя госпожа.

Не могу сказать, что меня утешает мысль, что доктор будет жить по соседству. Но, по крайней мере, у меня в запасе еще четыре или пять недель. Самая Длинная ночь наступает через пять с половиной недель. Люсьен может передать мне сыворотку раньше, чем они предпримут новую попытку. Доктор вынимает у меня изо рта градусник.

– Где Люсьен? – спрашиваю я. Доктор Блайт хмурится, а герцогиня как будто в замешательстве. И я понимаю, что мне, наверное, не положено знать Люсьена.

– Разумеется, он вернулся в королевский дворец, – отвечает доктор.

– Он спас мне жизнь, – говорю я, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы оправдать мой вопрос.

– Да, спасибо ему, – отвечает доктор. – Тебе очень повезло, что он оказался здесь. – Он убирает градусник в свой саквояж. – Теперь твое лучшее лекарство – полный покой.

Я киваю, выжатая как лимон.

– Я пошлю кого-нибудь привезти ваши вещи, – говорит герцогиня доктору. Она снова прикладывает салфетку к моему лбу, удивляя меня своей нежностью, потом бросает ее на тумбочку и спешит к двери.

– Кое-кто рвется повидать тебя, – улыбается доктор Блайт. Он открывает дверь и выходит из комнаты, а ко мне бросается Аннабель.

– Аннабель. – Я тихо плачу. Она опускается на колени возле кровати и берет мою руку, прижимая ее к своей щеке. Сейчас ей не нужна дощечка, чтобы выразить свои чувства, я и так знаю, о чем она думает. – Со мной все в порядке, – говорю я. – Просто устала.

Она кивает, но в ее глазах стоят слезы.

– О, Аннабель. Я в порядке. Правда.

Она целует тыльную сторону моей ладони.

– Думаю, мне нужно поспать, – говорю я. – Ты останешься здесь?

Аннабель залезает на кровать и ложится рядом со мной. Я кладу голову ей на плечо.

– Спасибо, – шепчу я. Ее губы нежно прижимаются к моим волосам.

Несколько дней я прикована к постели.

Доктор приходит с осмотром каждое утро, а герцогиня навещает меня после обеда, но большую часть времени я провожу за чтением или игрой в «Хальму» с Аннабель.

Каждый прожитый день приближает меня к свободе. Я мысленно отмечаю их галочками, отсчитывая, сколько дней остается до Самой Длинной ночи. Нет, им не удастся опередить меня, герцогине и доктору.

Мне интересно, что Люсьен имел в виду, когда сказал, что на кону стоит больше, чем просто спасение моей жизни. Не затевает ли он бунт? Освобождая суррогатов, он ставит под угрозу саму основу королевской жизни – без нас они не способны производить потомство. Но тогда ему придется прятать всех девушек из инкубаторов, и это не считая суррогатов Жемчужины. И если он все-таки попытается свергнуть королевскую власть, я встану рядом с ним. Я не хочу скрываться в безопасном уголке Фермы. Герцогиня заслуживает того, чтобы знать, каково это – жить на поводке.