Дракоморте (СИ)

Этот жрец был с Храмом годы — с самого первого спуска в подземный город Гимбл, когда ещё купол Храма не осветил своей белизной гномские норы, а квартал не получил название Храмового. В тот день лишь несколько жрецов, самых отважных и крепких в своей вере, шли говорить с советниками короля. Цостам был с Юльдрой, когда тот впервые рассказывал гномам о человеческой вере и просил дать возможность нести солнечный свет в подземья. Юльдра помнил тот день, то волнение, горящие глаза своих жрецов (да и его глаза наверняка горели тоже!), заверения и обещания, огромность и величие подземий. Помнил, как захватывало у них дух, когда они впервые шли по мостам над пещерными гейзерами, как носились над ними потоки прохладного воздуха, и внимательными красными глазами следила за жрецами привратная машина — змея-сороконога. Сердито гремела она металлическими сочленениями хвоста, пригибала голову и с надеждой зыркала на гнома-механиста, словно спрашивая: можно я сброшу этих человечков вниз, можно, да?

Цостам любил подземья. И надземья. И гномов, и людей, и жизнь, и вот этот самый Старый Лес, который даже не успел толком узнать и на опушке которого сейчас умирал, потому что с дерева ему на голову свалилось неведомо что, а Юльдра никак не мог зацепиться своим сознанием за сознание Цостама.

Если бы только Юльдра мог. Если бы ему удалось передать Цостаму живительную силу той бурлящей, питающей энергии, которой напоен мир и которой не ощущают обычные люди!

Юльдра понимал, что не может помочь Цостаму. Понимал, что в этом нет его вины. Повторял и повторял себе, что даже эльфский маг умирения не сумел бы зарастить рану Цостама, куда уж ему, Юльдре — ведь он не эльф и не маг умирения. Он лишь чувствует вокруг себя живительную энергию мира, как мягкую перину, и хочет показать её другим.

Люди почти никогда не умеют взаимодействовать с магическими потоками. Людям не хватает для этого дисциплины ума — так говорил эльфскй маг умирения, который и сам бы не смог исцелить раны Цостама.

Цостам умирал. А верховный жрец старолесского Храма снова и снова пытался поймать его ускользающее сознание, потому что невозможно было просто сидеть рядом и не делать совсем ничего.

***

Лекарки не было очень-очень долго. Юльдра не мог уйти из шатра, оставить Цостама, но не мог и оставаться здесь дальше, сознавая свою беспомощность и злясь на неё, вдыхая тяжёлые запахи, моргая воспалёнными глазами в полумрак. Позвать кого-нибудь, передоверить это угнетающее бдение… Нет, нельзя. Никому не нужно видеть Цостама. Никому не нужно задаваться вопросом, что с ним случилось, насколько опасна идея идти вглубь леса и сколько разумности в стремлении Юльдры возродить старолесский храм.

Снаружи послышалось тихое пощёлкивание, в котором при должной практике можно было опознать слова. Юльдра зажмурился и сильно-сильно прижал пальцы к вискам. Шумно выдохнул раз, другой. Пощёлкивание повторилось. Вкрадчивое, вопрощающее.

Верховный жрец сделал ещё один глубокий вдох и долгий выдох. Посмотрел на Цостама — тот был без сознания. Юльдра сжал в нитку губы, поднялся и вышел из шатра.

Едва различимые в густом подлеске, его поджидали трое шикшей и зверь, похожий на волка, сплошь светло-серый, кроме довольно крупного тёмного пятна на щеке. Глаза у волка были человеческие.

***

Когда лекарка вернулась с корзиной целебных растений, шатёр встретил её поднятым пологом и полной пустотой, и лицо доброй жрицы враз обмякло, постарело, словно бы стекло немного книзу, складываясь в скорбную маску. Она поставила наземь корзину с целебными травами, отёрла лоб чуть дрожащей рукой.

От большого шатра к ней уже шагал Юльдра, как всегда невозмутимый, уверенный, успокаивающий, и скорбная мина лекарки немного разгладилась.

— Я не сумел излечить его раны, — со сдержанной печалью проговорил верховный жрец. — Но я позаботился о теле нашего бедного Цостама, не тревожа других жрецов.

Лекарка грустно кивнула и покосилась туда, где за рядами кряжичей росли, неразличимые с вырубки, несколько плотоядных деревьев. Она была рада, что Юльдра в своей бесконечной доброте избавил её тяжкой задачи хоронить бедного Цостама, сына Менаты. Его смерть была очень-очень грустным событием, хотя лекарка с самого начала знала, что именно так всё и закончится. Стоило ей лишь увидеть рану Цостама, как она сказала верховному жрецу: тут уж ничего нельзя поделать, и даже в городской лекарне крупного города вроде Декстрина едва ли кто-нибудь сумел бы исцелить нашего несчастного собрата.

Глава 7. Красные чернила