Дракон из Перкалаба

Тогда она уже серьезно заболела, и они со Славком переехали сюда, к Владкиной маме. Владка слегла, я приходила к ней и рассказывала, рассказывала, рассказывала. Там обязательно были сестры. Мы разговаривали и отвлекали Владку от всяких мыслей, придумывали на ходу, потому что спросишь ее, Влад, о чем ты думаешь, а она отвечает: «О том, что будет потом… О том, что потом…» А я ей в ответ:

–Ладусь, ты стихами заговорила. Скороговорками: «О-том-что-потом».

И она смеется, и повторяет: «О-том-что-потом! О-том-что-потом!»

Ну вот. Три счастливых года со Славком. Три. У нее тогда даже появился кот. Звали его Кота. Они со Славой шли как-то через парк, а там что-то в кустах кричало и плакало. И так, как будто уже ни на кого надежды не было, только на небеса. Владка со Славой полезли туда и обнаружили котенка, еще полуслепого, страшненького мокрого червяка. Выбора не было — забрали домой и стали выхаживать. Котенок был очень болезненный, слабенький, ну и любимый. Ласковый, привязчивый. Сидел то у Владки, то у Славы на плече и оттуда с интересом смотрел, что делают, что едят, как рисуют.

–С кем ты разговариваешь? — заглядывала Владка на кухню, по совместительству и мастерскую.

–З Котом, — отвечал спокойно Слава.

Я звонила ей и спрашивала: ну что, тебе нравится так жить? А Владка, мол, да, Славко некрасивый и какой-то уж больно мосластый. Владка смеялась — от такого не дай Бохдевочку родить — будет такая длинная с большими кулаками, носатая, все лицо в узлах и углах, как старая акация во дворе — здоровая, бесформенная, кривая, с буграми и колючками.

…Но он был сам по себе, ну такой какой-то уверенный и спокойный. А уж руки были приделаны как надо, плюс умная голова. Владка говорила, что вот он делает что-то — глаз прищурил, потому что в углу рта сигарета зубами зажата, и дымок — сквозь его волосы подымается прозрачный… Владка длинными пальцами показывала, как дымок струился. И еще говорила, что вот она захотела перестановку сделать — он за полдня всю сантехнику в кухне сам перенес, мерил, резал, установил, и все как новенькое… И вообще, за что ни брался…

Словом, ну обычные вещи. Но из них сложилось, наконец, Владкино счастье. Да что говорить — любила. Вот любила его, такого нескладного, молчаливого, одинокого сироту.

И — расцвела. Мы ей говорили, Павлинская, тебе так идет счастье. Владка чуть-чуть поправилась, стала спокойной и уютной. Куда-то делась ее опасливая настороженность, ее постоянная готовность к защите, как у маленького одинокого бездомного котенка, ее неуверенность в будущем.

Я думаю, Владка была талантлива еще и тем, что умела довольствоваться немногим и умела быть счастливой.

Тот день так странно наступил — они долго не могли проснуться, потом долго и медленно пили кофе, а потом засели за работу — каждый у себя: Владка в комнате, Славко — на кухне. Владка выполняла какой-то срочный заказ — рисовала акварелью на мокрой бумаге букеты маленьких и на первый взгляд невзрачных полевых цветов. Вот она потянулась, встала из-за стола, планшет с листком за один угол взяла, а второй — легонько уперла себе в грудь, чтобы не потек последний нарисованный, еще влажно блестящий, нежный, чуть кривенький светло-малиновый цветок душистого горошка. Так она его, этот рисунок, на планшете придерживая, и понесла. Бормоча под нос какую-то песенку, пошла на кухню, чтобы поменять воду в стакане с кистями… И Славко, услышав ее легкий шаг, ее смешное бормотанье, почувствовал вдруг такую нахлынувшую щемящую радость, что Владка есть, что они вдвоем, что какое счастье — Владка! Владка! — вскочил и неожиданно прыгнул ей навстречу, чтобы обнять.

Угол крепкого фанерного квадрата, как тупой нож, глубоко вонзился ей прямо в грудь. Владка ахнула от боли, уронила планшет, сползла по стене на пол и сквозь зубы, прикрыв глаза, прошептала:

–Знаешь, что теперь будет?

Славко не ответил, испугался.

–Надо было слушаться, — Владка сказала уже потом. — Надо было слушаться Василину. З-за три воды.

С этого дня все пошло совсем не так. Не так.

Как будто кто-то где-то сделал куклу-мотанку — Владкину копию — и протыкал каждый день эту куколку горячими булавками, и нашептывал, нашептывал… Как будто кто-то где-то злой, коварный и завистливый сочинял, планировал и раскладывал: «О-том-что-потом».

Вот тогда бы ей с этой небольшой, но не заживающей ранкой на груди, сразу в горы к Василине… Потеряла время…

Время потеряла. А может, так должно было быть, может, заждались ее там уже… Не знаю.

Вот такое случилось с Владкой, не так уж и далеко от ее дома, всего через два моста, за две воды.

И только потом, когда Славко ушел следом за Владкой, — все потом говорили, что Владка его тамвыпросила, вымолила, потому что без нее, без Владки, для него была не жизнь, а сущий морок — и уже тогда, после его смерти, мы вдруг поняли, что Славко-то был из Залучья, там он родился, Славко. А в Хмельницком поселился всего только лет семь как. А если посчитать отсюда, от Владкиного дома до Славковой родины, — как раз и получается три больших моста. Три реки: Прут, Пистенька, Черемош.

Три воды.