Драконья Игра

— Я должен был увидеть тебя еще раз, — прохладный голос сильфа разлился шелковым кружевом, нечаянно выскользнувшим из рук. — Я хочу принять решение, глядя прямо тебе в глаза. Моё сердце спало в ледяной колбе десять мучительных лет. Но явилась ты и — вдруг сумела разбить чертов смерзшийся лед. Это оказалось больно, но и полезно. Конечно, я помню и то, что ты натворила в Церкви. Я пытался, и… я не смог тебя простить.

В полнейшем смятении чувств Искаженная хотела было сказать что-то, но не сумела произнести ни слова. Гордость её была слишком сильна, чтобы умолять мужчину. Гордость, которая не могла снести собственной ненужности.

— Я мог бы заботиться о тебе. Но ты не та, кто нуждается в заботе. Ты и сама понимаешь, что у нас нет будущего.

— Ты сам разрушаешь это будущее. Своими руками уничтожаешь то, кем мы могли бы стать. Не смей бежать снова!..

Какая-то часть его отчаянно хотела довериться: душа высохла, как растение, от многодневной жажды. Душа страстно желала ожить, желала живительной влаги, которая была способна исцелить его.

Но он не останется.

— Прости за то, что было. И за то, что могло было быть, — только и сказал Серафим.

— Да если бы ты знал, как невыносимо твоё насквозь фальшивое милосердие! — задыхаясь от обиды, София пыталась сдержать злые слезы, но те упрямо пробивались сквозь длинные ресницы и стояли в глазах, готовые вот-вот пролиться. Губы ее задрожали. Воистину, милосердие ранило сильнее, чем ранил бы честный гнев. — Ты ведь считаешь себя лучше остальных… самый самодовольный из праведников! Ты никогда не принимал меня всерьез, ты не дал мне ни шанса, как бы я ни старалась. Но всё же ты лучшее, что было в моей жизни… Знай же, как я ненавижу тебя за это, Серафим!

Ненависть? Теперь и до этой крайности дошли неверные чувства? А было ведь и нечто приятное в их краткой связи. Себастьян воскресил в памяти те самые, упоительные мгновения, и сердце его смягчилось. Вновь пленившись ею, мужчина рывком притянул Искаженную для поцелуя и ощутил на коже ласковое тепло чужого дыхания.

Губы замерли в миллиметрах друг от друга. Желая нежности, Себастьян поначалу осторожно коснулся их, но вот уже, войдя во вкус, жадно впился в эти полные сладости губы — в отчаянных попытках утолить жажду тепла человеческой половины своей души.

Но та половина, что принадлежала сильфу, по-прежнему оставалась равнодушна и холодна, не отреагировав на сердечный порыв. Непреодолимая пропасть была между двумя расами, и разлом проходил по самому его существу.

Он — словно сломанный клинок. Нет, ещё не сломанный, но уже не пригодный для боя. Глубокая трещина пролегала в самом сердце — роковой дефект происхождения. Раздерганная душа распадалась на две части.

Эта бездна слишком глубока, ее не заполнить. Сколько не лей в пустоту, а она останется пустотой. Маршал хорошо знала эту истину, и принимала ее. Почему же он не в силах принять эту другую половину себя? Потому, что она слишком неприятна и страшна? Потому, что происхождение полукровки напоминает о матери, которая никогда не любила их, которая обрекла их с сестрой на ужасную судьбу? Потому, что, перестав закрывать глаза на двойственность своей природы, он становится слишком несовершенен, становится тем, кого сам осуждал, и кого осуждает Церковь и Инквизиция?

София с радостью ответила на поцелуй и теперь обнимала его, но отчего-то ювелир был неспокоен в ее объятиях.

Что чувствует она на самом деле? И что он чувствует? Неужели так сложно это понять? Неужели Серафим и вправду неспособен отличить искренность от фальши? Как долго ещё будет он блуждать, как слепой, в этой кромешной неуверенности? Почему он не может просто любить ее или просто не любить? Почему она не может сделать того же? Говорят, у любви много разновидностей… но всё же подобные чувства болезненны и противоречат здравому смыслу.

— Я убила бы и твоего непутевого приятеля, Стефана, если бы он не исхитрился сбежать прежде, — вдруг доверительно сообщила Искаженная прямо ему на ухо. — Знаешь, мне кажется, этот пройдоха не так прост, как кажется.

Ювелир замер, пораженный циничностью и одновременно детским простодушием этого внезапного признания.

Искаженная прижалась к нему так крепко, словно вознамерилась не дать уйти никогда. Удержать, остановить, запереть в клети не знающий границ и преград порыв осеннего ветра. Очертить магический круг и войти туда вместе, на века. Сжать мир до размеров этого дома, этой комнаты — самой стать для него миром.

Да, он желал ускользающего, недоступного ему человеческого тепла, возможно, желал больше всего на свете, но… он не мог. Не мог войти в эту воду дважды. Это означало бы пойти против себя самого.

— Я боюсь, что не смогу простить тебя, — напряжение достигло апогея: нервы будто обнажены. Довольно долго сильф собирался с духом, прежде чем произнести следующую фразу: — Но еще больше боюсь, что смогу.

А прощать такое нельзя. Мертв духовный наставник — человек, в жизни никому не сделавший зла, человек, ставший самым родным. Тот, который принял полукровку таким, каков он есть, без которого Ледум опустел навек.