Драконовы земли (СИ)

Раскинувшийся на многие мили, лес застыл в напряжении: неправильном и неестественном. Птичье пение умолкло, и дело было не в царящей осени. В это время, когда одни пташки улетают на юг, начинают перекликаться меж ветвей и опадающих, будто поржавевших листьев другие. Малые как варакушки, зарянки. Крупные, как тетерева, глухари. Чащу и её закутки совсем уж изредка тревожила трель дятлов, которые как раз должны делать последние заготовки перед зимой. Пусть та и не была очень сурова в этих краях. Однако не было слышно и прочих обитателей, что могли бродить по земле. Ящерицы и змеи незаметно готовили норы для спячки, как и их жертвы: мыши, белки, барсуки. Прочие же звери, не знавшие чар зимнего сна, идя на кормовые поляны или выслеживая добычу, старались ступать осторожно и бесшумно, часто вскидывали головы и напряжённо вслушивались в застывший воздух. Тишину нарушал в основном шелест сухой, безжизненной листвы. То, как ветер, свободно гулявший промеж деревьев, поднимал ворох опавших листьев, срывал и уносил с собой прочь жёлтые, красные, оранжевые обрывки с ветвей, казалось слишком громким. Но временами этот звук напрочь тонул в другом. Этот новый, не знакомый, но бесспорно пугающий и был виновником этого безмолвия природы. Раскатистый, заливистый рёв то одного, то другого дракона. Сам по себе он не сулил никому ничего хорошего, а то, сколько боли в нём слышалось, заставляло лесных обитателей и вовсе держаться подальше от территорий, обозначенных запахом взрослого самца и самки. Эта часть пущи была покинута всеми крупными животными. Ни одно существо не желало встретиться с родителями, ревностно охраняющих своих чад, у которых уже неделю резались крылья. За это время и Трефалкир, и Азайлас успели издёргаться в край. Процесс был мучительным и трудным. Пожалуй, это самое серьёзное испытание в жизни любого дракона. И, как справедливо рассуждал земляной самец, едва ли не решающее — ведь родичей без крыльев он ни разу не видел. А смещение костей в таком возрасте, да ещё и тех, что связаны с позвоночником, дело сложное, пусть и предусмотренное природой. Драконыши, проходящие этот путь становления, сейчас целиком зависели от взрослых, точно в первые месяцы своего существования. Трое сыновей, два из которых выглядели ещё некрупными подобиями взрослых, в отличии от старшего, едва ли не догнавшего отца по габаритам, заняли собой всю пещеру. Они не покидали её, да и не смогли бы: любое движение передними лапами, шеей, спиной и хвостом причиняло острую, долгоиграющую боль. Проще было застыть и вовсе не шевелиться, хотя это не всегда спасало. Ведь плечевые, несущие кости, частично сросшиеся с остальными частями крыльев, выходили, смещая лопатки, раздвигая позвонки. Мышцам, шкуре, связкам доставалось не меньше. Едва ли не все нервные окончания простреливало болью, туманящей ясность ума, нюх и даже взор. От таких трансформация менялась температура их тел. Она порой набирала жар, несколько облегчавший страдания, но вводивший детёнышей в некое беспамятство, а их родителей в неспокойное, тревожное ожидание. Как и те случаи, когда температура опускалась к опасно низкой для драконов точке. Тогда сыновья будто бы цепенели — дыхание замедлялось, глаза закрывались вторым веком. Казалось, что ещё чуть-чуть и они уснут навсегда. Но проходило какое-то время, и боль от растягиваемой суставной сумки, пребывавшей все шесть лет в смиренной ожидании, будила драконышей. Здесь им никто ничем не мог помочь: это путь всех родичей. Главным было пережить первый, текущий этап прорезания и вытягивания костей, дальше будет легче. Братья пытались переговариваться, чтобы хоть как-то отвлечься от мук, выворачивающих тела, что то и дело бились в судорогах и конвульсиях. Правда, чаще всего любую беседу прерывало сперва сдержанное рычание от боли, затем и протяжный вопль. Полный ярости, страданий, усталости.