Там она упала и умерла. А он с тех пор начал слышать одну и ту же песню — песню о совершенном им преступлении. Ему пели ее духи эльфиек, послуживших причиной его падения и обреченных за это влачить существование, состоявшее из слез, раскаяния и сожалений. Их голоса терзали рыцаря целую вечность, однако в начале Пятого Века они вдруг умолкли, и Сот понял, что эльфийки наконец прощены и навсегда остались в своем Четвертом Веке.
Он тоже воззвал о прощении, но получил отказ и пришел в ярость... как и предполагала Владычица Тьмы. С помощью его же гнева Такхизис заманила Сота в ловушку и перенесла сюда, где он продолжал вести свое ужасное существование до тех пор, пока не понадобится ей.
И вот этот день настал...
Звук чьих-то шагов вывел Повелителя из мрачных мыслей. В залу вошла новая представительница Ее Темного Величества — девочка, облаченная в доспехи. По крайней мере, так Соту показалось вначале. Впрочем, приглядевшись, он понял, что ошибся, — перед ним стояла молодая девушка. Она напомнила рыцарю Китиару — единственное существо, благодаря которому он смог взглянуть на страх со стороны.
Сама Китиара лишь однажды испытала это чувство — перед смертью, когда увидела шедшего за ней Повелителя Сота. Он посмотрел в ее глаза, наполненные ни с чем не сравнимым ужасом, и, неожиданно увидев в них себя, впервые в жизни понял природу собственных кошмаров.
Теперь душа Китиары могла летать, где хотела. Так, может быть, она снова явилась сюда, приняв другое обличие, чтобы прельстить его?
Но нет, вглядываясь в лицо девушки, стоявшей перед ним, он понял, что это не Китиара. Та действовала исключительно из личных побуждений и была не способна служить никому, кроме себя. Девушка же, стоявшая перед ним, жила ради славы Бога, пославшего ее в этот мир. Китиара не склонна была жертвовать чем бы то ни было ради достижения цели. А девушка в доспехах превратила свое «я» в сосуд, который заполнила Божественная сущность.
Сот увидел тысячи живых существ, увязших в ее глазах, словно мотыльки в смоле, и почувствовал, как янтарная магия ее взгляда нависла и над ним.
Повелитель покачал головой.
— Не утруждай себя, Мина, — сказал он. — Я знаю слишком много. Я знаю правду.
— И в чем она заключается? — спросила Мина. Янтарные огоньки снова попытались завладеть Сотом, ибо их обладательница была не из тех, кто так легко сдается.
— В том, что наша Владычица использует своих слуг и затем забывает о них, — ответил он. — Когда-нибудь она предаст тебя, как и всех других своих последователей. Я знаю ее давно, верь мне.
Сот ощутил расходящиеся в воздухе волны гнева Такхизис, однако проигнорировал их. «Не теперь, — мысленно усмехнулся он. — Сейчас ты не можешь использовать это против меня».
Мина не рассердилась. Она выглядела искренне опечаленной его словами.
— Как ты можешь говорить о нашей Владычице подобные вещи? Ведь Она привела тебя с собой! Ты — единственный, кому оказана такая честь. Все остальные... — она махнула рукой в сторону комнаты, лишившейся своих призраков (или Мина их просто не видела? Самому Соту казалось, что дом был наполнен ими сверху донизу), — все остальные преданы забвению.
— Забвению? Когда-то я верил в него и боялся Тьмы и именно поэтому стал ее жертвой. Отныне я придерживаюсь другого мнения. Смерть — это не забвение, а освобождение души для движения вперед.
Мина улыбнулась невежеству Сота.
— Тебя обманули. Души умерших никуда не улетают. Они исчезают в тумане — бесполезные, забытые... Но милосердный Единый Бог дает им возможность оставаться в этом мире и действовать на Его благо.
— Ты хотела сказать — на
— Через нескольких дней моя армия обрушится на Оплот. Город падет перед нашей мощью. — Мина говорила без всякой бравады — она просто констатировала то, чему вскоре предстояло произойти. — И тогда Единая Богиня сотворит великое чудо. Она самолично явится в мир, объединит царство смертных и царство бессмертных, потом завоюет Кринн, освободит его от паразитов вроде эльфов и утвердит сбою абсолютную власть. Я буду предводителем армии людей. А тебе Ее Величество предлагает возглавить армию мертвых.
— Она мне это
— Да, конечно.
— В таком случае она не обидится, если я отклоню ее предложение.
— Она не обидится, — сказала Мина. — Но будет глубоко скорбеть из-за черной неблагодарности, которой ты платишь Ей за сделанное тебе добро.