Драконы моря

С этими словами он раскрыл ворот своей рубахи, снял ожерелье и протянул он. Ильва легко вскрикнула, когда оно коснулось её рук. Она взвешивала его на руке и наслаждалась его красотой. Мира оставила Токи, подбежала и тоже замерла от восхищения. Орм сказал Ильве: «Надень его себе на шею». И она сделала так, как он просил. Ожерелье было длинным и доходило до груди. Она поспешно поставила щит к стене, дабы взглянуть, как смотрится на ней ожерелье.

— Оно настолько длинно, что я дважды могу обернуть его вокруг шеи, — сказала она. — Как его носят?

— Альманзор хранил его в сундуке, — ответил Орм, — куда никто не заглядывал. Когда оно стало моим, я носил его под рубашкой, пока оно не натёрло мне кожу, и я тоже никому его не показывал до празднования йоля. Но мне кажется, что теперь оно попало в подходящие руки, поэтому, Ильва, считай, что оно твоё и носи его так, как находишь нужным.

Она сжала ожерелье обеими руками и взглянула на него расширяющимися глазами.

— Ты лишился разума? — крикнула она. — Что я такого сделала, что ты приносишь мне столь царственный дар? Самая знатная королева в мире ляжет с берсерком за менее богатое украшение, чем это!

— Ты хорошо причесала меня, — ответил Орм и улыбнулся ей. — Мы, потомки Ивара Широкие Объятья, либо не отдаём ничего, либо приносим богатый дар в знак дружбы.

Мира тоже пожелала примерить ожерелье, но Токи повелел ей возвратиться к нему, а не забавляться безделушками. Он уже обладал такой властью над ней, что она ему с покорностью подчинилась. Ильва сказала:

— Пожалуй, лучше всего носить его под одеждой, ибо мои сёстры, да и все женщины в замке охотно выколют мне глаза, дабы заполучить ожерелье. Но сколько бы крови Ивара Широкие Объятья ни текло в твоих жилах, я не понимаю, почему ты отдал его мне.

Орм вздохнул и ответил:

— Зачем оно мне, если моё тело скоро порастёт травой? Теперь я знаю, что я умру, так как ты не нашла вшей у меня на голове, но я догадывался об этом и раньше. Возможно, оно всё равно стало бы твоим, если бы я не был уже отмечен смертью, хотя тогда я потребовал бы от тебя кое-что взамен. Ты красивее, чем это ожерелье, и, кажется, ты сможешь отстоять его и выцарапать глаза той, кто осмелится посягнуть на него. Что касается меня, то я бы лучше пожил и посмотрел, как оно блестит у тебя между грудей.

Глава одиннадцатая

О гневе брата Вилибальда и о сватовстве Орма

Далее всё происходило так, как предсказывала Ильва. Несколько дней спустя епископ стал поговаривать, что раненые должны креститься, но его слова не увенчались успехом. Орм, потеряв всякое терпение, сказал ему резко, что он ничего об этом не хочет слышать, поскольку ему и так осталось недолго жить. Со своей стороны, Токи сказал, что он скоро поправится и не нуждается ни в какой духовной поддержке. Епископ подослал брата Маттиаса, дабы тот приложил усилия и уговорил их. Брат Маттиас сделал несколько попыток обучить их Символу Веры, несмотря на все просьбы оставить их в покое. У Токи было хорошее копьё, с тонким, но крепким древком и острым наконечником. Когда брат Маттиас в очередной раз пришёл поучать их, он обнаружил Токи, сидящего на постели и задумчиво взвешивающего копьё в руке.

— Не хотелось бы нарушать мир в доме короля Харальда, — промолвил Токи, — но я не думаю, что кто-нибудь осудит калеку, который защищал самого себя. К тому же жаль пачкать кровью пол в таких прекрасных покоях, как эти, а твои жилы, кажется, переполнены кровью. Но я решил, что, если смогу пригвоздить тебя копьём к стене, то поток крови не будет таким уж обильным. Не так-то просто сделать это человеку, который прикован к постели, но я постараюсь это исполнить наилучшим образом. И я клянусь, я сделаю это, как только ты примешься досаждать нам своей болтовнёй. Ибо, как мы уже говорили тебе, мы ничего не хотим больше слышать.

Брат Маттиас побелел и сложил перед собой руки в испуганной мольбе. Сперва казалось, что он что-то хочет сказать, но затем его члены начали трястись, и он стремительно покинул покои, захлопнув за собой дверь. После этого им никто более не докучал. Но брат Вилибальд, который никогда не выказывал никаких признаков страха, пришёл в обычное время, дабы перевязать раны, и упрекал их за то, что они напугали брата Маттиаса.

— Ты храбрый человек, — сказал ему Токи. — И я признаю, что ты мне нравишься больше других тебе подобных, хоть ты груб и сварлив. Возможно, это так, потому что ты не стараешься обратить нас в эту христианскую веру, а ограничиваешься тем, что исцеляешь наши раны.

Брат Вилибальд ответил, что он дольше других священников пробыл в этой стране мрака и ему удалось избавиться от подобных прихотей и честолюбивых помыслов.