Драконы Обыкновенной фермы

— Неужели вы боитесь, что кто-то отберет у вас ферму? Я понимаю, это нелегко, но, может… — Даже она, несмотря на свое бесстрашие, явно опасалась переступать черту. — Может, вам стоит подумать — только подумать, ничего более, — не жениться ли вам снова?

— Вы с ума сошли! — взревел Гидеон. — Не забывайтесь, мадам.

Скрежет отодвигаемых кресел застиг Колина врасплох, и он снова бросился в тень под лестницей.

Дверь гостиной распахнулась, и в коридор выбежал Гидеон, босиком, в развевающихся одеждах, красный от возмущения. За ним вышел мистер Уоквелл, он настолько же умело скрывал свои эмоции, насколько Гидеон их демонстрировал. Через несколько секунд после того, как Гидеон прошлепал в свою комнату, а мистер Уоквелл вышел из дома, чтобы вернуться на ферму, появилась мама. Она с величайшей осторожностью прикрыла за собой дверь, словно покидала палату тяжелобольного. Потом прошла мимо Колина, даже не посмотрев в темноту, под покровом которой прятался ее сын, и только перед дверью в кухню остановилась.

— Колин, — сказала она, не оборачиваясь, — тебе больше нечем заняться, кроме как шпионить за взрослыми?

Время шло, а он все сидел под лестницей, скорчившись, тяжело дыша, будто от удара под дых. Наконец он заставил себя встать и бросился ее догонять, презирая себя за трусость, но не в силах остановиться. Сейчас он ей все объяснит, ведь это вышло случайно. А за случайность разве наказывают?

Наказывают! И еще как! Ему ли не знать об этом. Как бы он ни упражнялся во лжи, какие бы складные истории ни выдумывал, его мать всегда знала, что случайно, а что намеренно. От нее ничего не скроешь.

Хорошо, он ей скажет, что просто хотел с ней встретиться. Почему нет? В последнее время они редко виделись. Иногда ему казалось, что она даже не помнила, есть ли у нее сын.

В кухне никого не было, даже Сара куда-то ушла. Колин подбежал к дальней двери и выскочил в огород. Яркий солнечный свет резанул глаза, от нестерпимой жары было нечем дышать. Лето еще не наступило, а калифорнийская погода уже преподносила свои сюрпризы, разразившись ужасным зноем. На противоположном краю аккуратных грядок он увидел маму. Несмотря на жгучее солнце, она двигалась плавно и грациозно. Ее выдержка поразила Колина, и внезапно он почувствовал, что ужасно соскучился по ней.

— Мама! — закричал он. — Подожди, пожалуйста, мама!

Конечно, она слышала его, их разделяло всего несколько метров. На глаза Колина навернулись слезы, в груди защемило от уже знакомой невыносимой пустоты. Оставив огород позади, она уходила через двор между постройками, словно мираж в пустыне. Куда она шла? В дубовый лес, который начинался сразу за фермой? Она часто ходила туда одна. Или в старую оранжерею? Или в швейную мастерскую Грейс? Почему она не задержится и не поговорит с ним?

— Мама!

Казалось, его сдавленный крик потревожил животных в лазарете, который находился сразу за углом. Пыльный воздух вмиг наполнился уханьем, воплями и ревом на разные лады, и у Колина страшно разболелась голова. Кто-то выписывал немыслимые трели, кто-то вторил ему воем и бормотанием, а третий участник этого странного ансамбля то ли булькал, то ли лаял, как собака под водой. Колин почувствовал, что задыхается, и зажал уши ладонями, чтобы хоть как-то защитить свой несчастный мозг.

— Хватит, — стонал он, — ну хватит же!

Но звуки не стихали, и длилось это довольно долго. Потревоженные птицы сорвались с ближних деревьев и упорхнули в небо.

Наконец шум стих. Возле дубовой рощи мама остановилась, но не оборачивалась. Только когда он бросился к ней, шатаясь от усталости, она повернула голову, и одного взгляда ее серых глаз хватило, чтобы пригвоздить его к месту. Потом она снова отвернулась и стала смотреть на дуб, чем-то привлекший ее внимание. Блеклые, сухие ветви дерева напоминали кривые росчерки молнии. От неожиданной жары почти вся листва увяла, и птичье гнездо в изгибе одной из верхних веток было едва заметно.

Пристально глядя на гнездо, мама начала выпевать мелодию без слов. Колин тут же поддался ее чарам, как бывало всегда, еще с младенчества. Ее голос был густым и сладким, как теплый мед. Ноги Колина подкосились от слабости. Иногда, когда он слышал пение своей прекрасной и ужасной матери, он думал, что подобными звуками самые первые женщины человечества убаюкивали детей и облегчали страдания больных. Ее голос был таким мощным, таким нежным, что, когда она вот так пела, он мог простить ей все.

Чудесная мелодия искрилась, будто звук был отлит из золота. Из гнезда выбралась птица в черно-белом оперении, с хорошенькой красной головкой и осторожно двинулась вниз по дубовой коре, покачивая хвостом из стороны в сторону. Вот она остановилась на секунду, нырнула в собственные перышки, как девушка, кутающаяся в теплую шубу, спорхнула на вытянутый мамин палец и присела, будто в реверансе, хвастаясь своими блестящими крыльями и перьями на гибкой шейке и потешно раскачиваясь на тонком пальце, словно щенок, который напрашивается на ласку.