Дракула

Из их рассказов выяснилось, что около пяти часов прибежал какой–то человек. Высокий, худощавый и бледный мужчина с горбатым носом, белыми зубами и сверкающими глазами. Одет он был во все черное, только шляпа – соломенная, не по сезону. Он не жалел денег, чтобы скорее узнать, какое судно отправляется в гавани Черного моря. Кто–то указал ему контору, а затем и корабль. Однако он отказался взойти по трапу, попросив капитана спуститься к нему. Капитан вышел, узнав предварительно, что ему хорошо заплатят, и хотя вначале ругался, но все–таки заключил условие. Затем худощавый господин спросил, где можно нанять лошадь и телегу. Он ушел, но вскоре вернулся, сопровождая телегу, груженую большим ящиком, который он сам снял с телеги, хотя, чтобы поднять его на судно, понадобилось несколько человек. Господин долго объяснял капитану, куда надо поставить ящик, но тому это не нравилось, и он ругался на всех языках, приглашая господина самому подняться и посмотреть, где будет стоять ящик. Но тот отказался, ссылаясь на многочисленные дела. На что капитан отвечал, что будет лучше, если он поторопится – ко всем чертям – так как судно отчалит от пристани – черт бы ее драл – до начала прилива – ко всем чертям. Тогда худощавый господин улыбнулся и сказал, что, конечно, судно отправится тогда, когда капитан найдет это удобным, но господин будет очень удивлен, если это случится так скоро. Капитан снова принялся ругаться на всех языках, а худощавый господин поклонился ему, поблагодарил и сказал, что будет настолько любезен, что явится на судно как раз перед отходом. Тогда капитан покраснел еще больше и сказал, что ему не надо французов – черт бы их побрал – на своем корабле – чтобы его тоже черт побрал. Господин спросил, где поблизости лавка, и ушел.

Никто не поинтересовался, куда он пошел, так как им пришлось думать совсем о другом, потому что вскоре стало ясно, что «Czarine Caterine» не снимется с якоря так рано, как предполагалось. С поверхности реки поднялся легкий туман, который вскоре так сгустился, что скрыл все суда в гавани. Капитан ругался на всех языках – призывал небо и ад, но ничего не мог поделать. А вода поднималась и поднималась, и он боялся упустить прилив. Он был в очень нехорошем настроении, когда вдруг появился худощавый господин и попросил показать, куда поставили ящик. На что капитан ответил, что желал бы, чтобы и он и его ящик отправились ко всем чертям в ад. Но господин, нисколько не обидевшись, спустился вниз со штурманом, посмотрел, где стоит ящик, затем поднялся на палубу и остался там, окутанный туманом. Никто не обращал на него внимания.

В самом деле, теперь было не до него, поскольку туман вскоре стал редеть и воздух прояснился. Как бы то ни было, судно вышло с отливом и утром находилось уже в устье реки, и когда мы расспрашивали о нем, плыло по волнам.

Итак, дорогая Мина, мы можем на время отдохнуть, потому что наш враг в море и плывет, властвуя над туманами, к устью Дуная. На этот переход парусному судну потребуется немало времени; и если мы сейчас отправимся сухим путем, то опередим его и встретим на месте. Для нас лучше всего будет найти его в гробу между восходом и закатом солнца: тогда он будет не в состоянии бороться, и мы сможем поступить с ним как надо. До того у нас есть достаточно времени, чтобы составить план. Мы знаем, куда он направляется, так как видели хозяина корабля, показавшего нам все судовые бумаги. Ящик, который мы ищем, будет выгружен в Варне и передан агенту, который должен предъявить доверенность. Итак, наш приятель– купец помог нам. Он спросил нас, не случилось ли чего неладного с ящиком, и хотел даже телеграфировать в Варну, чтобы там занялись расследованием, но мы его успокоили, потому что вмешательство полиции вовсе нежелательно. Мы должны исполнить все сами.

Когда Ван Хелзинк кончил, я спросила его, уверен ли он, что граф остался на корабле. Он ответил:

– У нас имеется самое достоверное доказательство – ваши собственные слова во время гипнотического сна.

Я опять спросила, неужели так необходимо преследовать графа, ибо боюсь оставаться без Джонатана, а я наверняка знаю, что он пойдет туда, куда пойдут другие.

Ван Хелзинк отвечал мне сперва спокойно, но потом его голос сделался более страстным и достиг, наконец, такого возбуждения и силы, что все мы поняли, в чем заключалась та власть, которая нас всех подавляла: