Дракула

Увидев нас, Люси – я называю фигуру, стоявшую перед нами, Люси, потому что она была похожа на Люси – шипя как кошка, застигнутая врасплох, отступила назад и посмотрела на нас. Это были глаза Люси по форме и по цвету, это несомненно были ее глаза, но не ясные, а полные адского огня вместо знакомых нам чистых ласковых очей. В тот момент остаток моей любви к ней перешел в ненависть и чувство омерзения; если бы нужно было убить ее сейчас, я сделал бы это с диким удовольствием. Когда она взглянула на нас, глаза ее запылали и лицо исказилось сладострастной улыбкой. О, Господи, как ужасно было это видеть! Она опустилась на землю, бесчувственная как дьявол, и продолжала ревностно прижимать ребенка к своей груди, рыча, как собака над костью. Ребенок вдруг резко вскрикнул и застонал. При этом из груди Артура вырвался стон; она же, поднявшись, двинулась к нему с распростертыми объятиями и сладострастной улыбкой; Артур отшатнулся и закрыл лицо руками.

Она все–таки продолжала к нему приближаться и с томной, сладострастной грацией сказала:

– Приди ко мне, Артур! Оставь остальных и приди ко мне. Мои объятия жаждут тебя, приди, мы отдохнем с тобою вместе. Приди ко мне, супруг мой, приди ко мне.

В ее голосе была какая–то дьявольская сладость, он звучал, как серебряный колокольчик, и слова ее, хотя и относились к другому, подействовали завораживающе и на нас, что же касается Артура, то он находился как будто под гипнозом – он широко раскрыл ей свои объятия. Она была уже готова кинуться к нему, но Ван Хелзинк бросился вперед, держа перед собой золотой крестик. Она отшатнулась и с искаженным, полным злобы лицом бросилась мимо него к входу в склеп.

В нескольких шагах от дверей она остановилась, точно задержанная какой–то непреодолимой силой. Затем повернулась к нам лицом, и яркий свет луны и фонаря Ван Хелзинка осветил ее лицо. Мне никогда еще не приходилось видеть такого злобного выражения, и надеюсь, ни один смертный этого не увидит. Роскошные краски превратились в багрово–синие; глаза, казалось, метали искры адского огня; брови насупились, изгибы тела были как кольца змей Медузы, а очаровательный рот превратился в открытый квадрат, как в маске страсти у греков или японцев.

В таком виде она простояла несколько минут, показавшихся нам целой вечностью, между поднятым крестом и священным затвором входа в склеп. Ван Хелзинк нарушил тишину, спросив Артура:

– Ответь, друг мой. Продолжать ли мне свою работу?

Артур, закрыв лицо руками, ответил:

– Делай что хочешь, делай что хочешь. Этого ужаса больше не должно быть.

Ему сделалось дурно. Квинси и я одновременно подскочили к нему и взяли его под руки. Мы слышали, как Ван Хелзинк подошел к дверям и начал вынимать из щелей священные эмблемы, которые он туда воткнул. Мы все были поражены, когда увидели, что женщина с таким же телом, как у нас, проскользнула в промежуток, сквозь который едва ли могло пройти даже лезвие ножа. Какое–то радостное чувство овладело нами, когда мы увидели, как Ван Хелзинк снова спокойно заткнул щели замазкой.

Покончив с этим, он поднял ребенка и сказал:

– Идемте, друзья мои; до завтра нам здесь делать нечего. В полдень тут похороны; сейчас же после них мы придем сюда. Все друзья умершего уйдут раньше двух часов; когда могильщик закроет ворота, мы останемся, так как нужно сделать еще кое– что; но не то, что мы делали сегодня ночью. Что же касается малютки, то с ним все в порядке, и к завтрашнему дню он будет здоров. Мы положим его так, чтобы его нашла полиция, как и в прошлую ночь, а затем пойдем домой. Подойдя вплотную к Артуру, он сказал:

– Друг мой, Артур, ты перенес тяжелое испытание, но впоследствии ты увидишь, как необходимо оно было. Теперь тебе плохо, дитя мое. Завтра в это время. Бог даст, все уже будет кончено, так что возьми себя в руки.

Мы оставили ребенка в спокойном месте и отправились домой.

29 сентября.

Около двенадцати часов мы втроем: Артур, Квинси Моррис и я – отправились к профессору. Странно вышло, что все инстинктивно оделись в черные костюмы. В половине второго мы были уже на кладбище и бродили там, наблюдая; когда же могильщики закончили работу, и сторож, убежденный, что все ушли, закрыл ворота, каждый из нас занял свое место. На этот раз у Ван Хелзинка вместо маленькой сумки был с собою какой–то длинный кожаный ящик, должно быть, порядочного веса.

Когда на дороге смолкли шаги посетителей, мы тихо последовали за профессором к склепу. Профессор вынул из сумки фонарь, две восковые свечи и осветил склеп. Когда мы снова подняли крышку гроба, то увидели тело Люси во всей красе. Но у меня исчезла вся любовь, осталось лишь чувство отвращения к тому, что приняло образ Люси, не взяв ее души. Даже лицо Артура стало каким–то жестоким, когда он на нее взглянул. Он обратился к Ван Хелзинку:

– Это тело Люси, или же просто демон в ее оболочке?

– Это ее тело, и в то же время не ее. Но погоди немного, и ты увидишь ее такою, какой она была.