Дракула

В одиночестве / учений / я чахла в Париже… / веселясь в Латинском квартале, знала, / ждут меня в Бухаресте… / И осенью однажды / уехала в Париж Восточный [или Маленький Париж][91].

Мы не знаем, шла ли речь о лирической героине или же это путешествие действительно было, сколько времени она провела в Бухаресте. Основой для своего романа она взяла поэму Zburatorul (1843) Иона Элиаде Радулеску, описывающую эротическое пробуждение молодой девушки, которую посещает инкуб, демон с длинными чёрными волосами. От инкуба до вампира близко, всего один шаг. В качестве источников информации выбор у неё был невелик: помимо богатого румынского фольклора, она могла воспользоваться рассказами зарубежных путешественников второй половины XVIII века, изобиловавшими описаниями местных верований. Так, например, «Путешествие в Валахию и Молдавию» австрийского консула С.И. Райцевича (1788):

Одна из наиболее забавных и полезных для священников сцен о вампирах. Она предусматривает, что труп, не удовлетворившись местом захоронения, остаётся жив. Душа не отделилась от тела и не может сделать этого, если при жизни человек был отлучён от церкви, тогда ночью душа выходит из могилы и пытается сделать всё самое плохое живым […] Чаще всего такое происходит с капитанами полиции или продавцами пищи — людьми, ненавистными людям и священникам.

Мари Низе также могла почерпнуть сведения из многочисленных учёных статей и произведений, появившихся в Румынии и Трансильвании, где случаи вампиризма были лучше всего записаны.

Даже если она не была в Румынии — предположение, которое ещё надо подтвердить,— в любом случае, как в Париже, так и Брюсселе, в её распоряжении был большой документальный фонд о языке и культуре, о традициях и слухах. Заметим, что в «Капитане Вампире» Мари не употребляет никаких румынских слов, обозначающих вампиров,— strigoi, varcolac, moroi, nosferatu, но только славянский термин «вампир», вошедший во французский и другие европейские языки. Это очевидный аргумент против того, что она ездила в Румынию, где, несомненно, встретила бы один из терминов. Описание, которое она даёт Борису Лиатукину, заставляет нас думать скорее о его литературном происхождении, нежели фольклорном:

У пришедшего был загробный вид: он удивительно напоминал легендарного славянского вампира. Его рост и худощавость создавали гигантскую тень, которая терялась в темноте помещения. […] Его волосы и борода, чёрные как смерть, оттеняли мертвенную бледность правильного вытянутого лица. Черты его, казалось, были высечены из могильного камня. Солдаты прозвали его Капитаном Вампиром, но весь его облик соответствовал истинному джентльмену. Единственное, что выдавало в нём человека,— глаза. Глазные яблоки сверкали как топазы, зрачки были вытянуты — так кошки смотрят на мышь. Сила этого взгляда была такой, что могла ввести в ступор любого. Дамы петербургского общества говорили, что Лиатукин мог сглазить любого и, подходя к нему, казалось, что касаешься раскалённого железа […]

Что же до всего остального, то это оставалось тайной для всех, кроме Стенки Соколича.

Стенка Соколич, офицер армии Лиатукина, пишет портрет, показывающий истинный размах вампирического образа: