Дракула

— О мадам Мина, дорогая, дорогая мадам Мина! И надо же, чтобы именно я, который столь почитает вас, брякнул такое. Но не стоит обращать внимание на выжившего из ума старика. Вы ведь забудете, правда?

Он склонился к ней, она взяла его руку и сказала охрипшим голосом:

— Нет, не забуду — нельзя забывать, к тому же у меня много добрых воспоминаний о вас, все переплетается. Но вам скоро пора отправляться. Завтрак готов, нужно поесть, чтобы подкрепить силы.

Этот завтрак не походил на наши обычные трапезы. Мы изо всех сил старались быть веселыми, подбодрить друг друга; самой веселой казалась Мина. После завтрака Ван Хелсинг встал и сказал:

— А теперь, друзья мои, нам пора. Все ли мы защищены, как в ту ночь, когда впервые побывали в логове врага? — (Мы заверили его, что все в порядке.) — Ну что ж, хорошо. Мадам Мина, вы совершенно в безопасности здесь, по крайней мере, до захода солнца, к тому времени мы вернемся… если… Мы обязательно вернемся! Но перед уходом я хочу удостовериться, что вы защищены от его нападения. Пока вы были внизу, я подготовил вашу комнату, разложив в ней известные вам талисманы — туда он не войдет. Теперь я хочу обезопасить вас. Этим кусочком Святых Даров я освящаю ваше чело во имя Отца и Сына и…

Раздался ужасный, пронзительный, леденящий душу крик. Когда облатка коснулась лба Мины, она обожгла ей кожу, как будто то был кусок раскаленного металла. Моя бедная жена сразу все поняла, ее измученные нервы не выдержали, и она в отчаянии закричала. Ее крик еще звенел в наших ушах, когда она упала на колени в мучительном унижении и, закрыв лицо своими чудесными волосами, как прокаженный в старину своим капюшоном, запричитала сквозь рыдания:

— Нечистая! Нечистая! Даже Господь чурается моей оскверненной плоти! Я должна носить это позорное клеймо на лбу до дня Страшного суда!

Все затихли. Я бросился на колени рядом с ней и крепко обнял ее, ощущая беспомощность и отчаяние. Несколько минут наши истерзанные сердца бились вместе, а друзья плакали, отвернувшись, чтобы скрыть слезы. Потом Ван Хелсинг повернулся к нам и заговорил необычайно серьезно, так, что я почувствовал — на него снизошло вдохновение:

— Может быть, вам и придется нести это клеймо, пока в день Страшного суда сам Господь не разберется, кто в чем виноват, и не устранит все несправедливости, которым Его дети подверглись на земле. О мадам Мина, о, моя дорогая, если бы мы, любящие вас, могли оказаться в то время пред престолом Всевышнего, чтобы увидеть, как этот красный шрам, знак всеведения Господа, исчезнет и ваше чело станет таким же чистым, как и ваше сердце! Я не сомневаюсь, что клеймо исчезнет, когда Богу будет угодно снять бремя, столь тяжкое для нас. До тех пор мы будем нести свой крест, как нес свой Его Сын, послушный Его воле. Кто знает, может быть, мы избраны для испытаний Его доброй волей и должны следовать Его указаниям, несмотря на муки, стыд, сомнения, страхи и все остальное, чем человек отличается от Бога.

В словах профессора звучали надежда, утешение, призыв к смирению. Мы с Миной почувствовали это и, наклонившись, поцеловали ему руку. Потом, ни слова не говоря, все встали на колени и, держась за руки, поклялись в верности друг другу. А мы, мужчины, дали клятву не отступать, пока не избавим от горя ту, которую каждый из нас по-своему любил; и мы молили Бога о помощи в том страшном деле, которое предстояло нам.

Пора было уходить. Я попрощался с Миной, этого прощания мы не забудем до конца дней наших.

Но я решил твердо: если выяснится, что Мине все же суждено стать вампиром, она уйдет не одна в этот неведомый кошмар.

Мы без особых затруднений проникли в усадьбу — там все было так же, как и при нашем первом посещении. Трудно поверить, что в такой обыденной обстановке — с ее запущенностью, пылью и грязью — таится источник того запредельного страха, который мы испытали ночью. Если бы не наше решение и не ужасные воспоминания, не дававшие нам покоя, едва ли мы смогли бы заняться работой. Никаких бумаг, ничего, представлявшего интерес, мы в доме не нашли; в старой часовне ящики выглядели точно так же, как в прошлый раз. Ван Хелсинг сказал нам с пафосом:

— А теперь, друзья мои, наш долг — обезвредить эту землю, которую чудовище привезло из дальнего края для своих бесчеловечных целей. Граф выбрал именно эту землю, ибо она была освящена его предками, но мы победим негодяя его же оружием — и еще раз освятим ее. Она была священна для людей, теперь мы посвятим ее Богу.

Профессор достал из сумки отвертку и стамеску, и вскоре крышка одного из ящиков с шумом отвалилась. Земля пахла плесенью и затхлостью, но мы не обращали на это внимания, наблюдая за Ван Хелсингом. Достав из коробочки кусочек освященной облатки, он благоговейно положил его на смрадную землю, накрыл ящик крышкой и с нашей помощью закрепил ее. Мы проделали это со всеми ящиками, внешний их вид никак не изменился, но в каждом остался кусочек Даров. Когда мы вышли и закрыли за собой дверь, профессор воскликнул: