Драмы больше нет

– Правда? – Я из комнаты вышла, на кухню заглянула. – Ты поэтому рванул за мной за двести километров? Чтобы доказать, как мы сможем не видеться?

– Странные вы женщины, создания, – качнул головой отчим, поднимаясь из-за стола и направляясь в мою сторону, вон из кухни. – Настька, он за тобой приехал. А ты ещё и недовольна. Не приехал бы – была бы недовольна, и приехал – недовольна.

– Папа, ты просто не понимаешь!..

– Ты много понимаешь. Взрослая, смотрю, стала.

Федотов вернулся к обеду, жевал и ухмылялся. Я прекрасно это видела. Я на кухню вошла. На него посмотрела, на маму. Стало понятно, что Федотов успел настроить моих родителей определенным образом.

– Рома обещал, что не станет тебе надоедать, – сказала мне мама. – Раз ты злишься на него. Просто хочет, как лучше. Чтобы ты училась.

– Конечно, – проговорила я негромко. За стол присела, а мама поднялась, налила мне чаю. Становилось понятно, что меня никто слушать не будет. У всех своя правда. Я пила чай и смотрела на Ромкины руки.

– Не злись, – попросил он, когда мы, спустя два часа, оказались в его машине. Федотов потянулся ко мне, взял мою руку и положил себе на колено. – Так лучше и правильнее. Обещаю, что оставлю тебя в покое, ты спокойно будешь готовиться к сессии.

Я кивала и смотрела в окно. Руку он мою не отпускал, я так и сидела. А потом сказала:

– Ты снял кольцо.

Федотов, оторвал свой взгляд от экрана телефона, взглянул на меня.

– Что?

Я всё-таки освободила свою руку, отодвинулась от него. И повторила:

– Ты пришёл к моим родителям в дом, а прежде снял обручальное кольцо. Лицемер.

Между нами повисло напряженное молчание, после чего он скрипуче проговорил:

– Думаю, твои родители и без того поняли, кто я.

– Но ты всё равно его снял. Стыдно стало?

Я видела, что он разозлился, недовольно морщился. Потом буркнул:

– Мне не бывает стыдно.

А вот мне было и стыдно, и печально, и тоскливо. Кажется, я испытывала весь спектр эмоций, даже те, о которых раньше и не подозревала, лишь в книгах читала. Вот например, смесь дикого восторга, любви к человеку, и в то же время удивления по отношению к его черствости и равнодушию к чувствам людей вокруг. Федотову, судя по всему, на самом деле, стыдно не было. Он считал себя если не правым во всем, то непогрешимым. Человеком, которому нельзя озвучивать стандартные правила поведения и морали, потому что он привык устанавливать их для себя сам. Я этому удивлялась, я порой негодовала, пыталась с Ромкой спорить и что-то доказывать. А потом попросту махнула рукой, окончательно приняв для себя тот факт, что люблю человека с собственной моралью и несуществующими для него ограничениями. Понимание того, что Федотова не переделать и не объяснить ему неправильности нашего с ним положения, моих тревог и переживаний, несколько охладило мой пыл. То есть, любить я его не перестала, но от бесконечных психологических встрясок, вранья и бессмысленного ожидания перемен, я устала. Я и без того старалась держаться от Федотова на расстоянии, а чтобы не терзаться бесконечным чувством вины, то и от сестры постаралась отдалиться, а с усталостью спустя некоторое время, и появилось четкое желание сбежать. И от него, и от родственников, и из столицы. Вот только, чтобы оформиться, этому понадобилось приличное время. Иногда мне казалось, что я борюсь с ветряными мельницами. Руками машу, от Ромки и его настойчивости отмахиваюсь, вроде бы с особой старательностью, но особых результатов не замечаю. Федотов будто паук запутал меня в своей паутине, знал обо мне, казалось, всё, и я, совершенно неожиданно для себя, оказалась в плотном коконе его заботы. Отгороженная от всего остального мира, от забот, от неприятностей, от ненужных для общения людей. В какой-то момент вся моя жизнь свелась к одному человеку – Роману Федотову, хотя он и клялся, что совершенно на меня не давит, и, вообще, держится подальше, как и обещал. Но его обещания частенько расходились с делом, но это называлось: «люблю и скучаю». А я, как последняя дура, сдавалась, таяла и позволяла ему снова подойти ко мне на непозволительно близкое расстояние. Чувствовала себя при этом бесстыжей обманщицей и предательницей, и из-за этого всеми силами сокращала общение с семьёй отца. Мне, на самом деле, было стыдно смотреть им в глаза, особенно, сестре. Каждый раз, после встречи с ней, я клятвенно обещала себе, что больше никогда и ни за что… Называла себя последними словами, и, что самое интересное, держала данное себе слово… до того самого момента, пока Федотов не появлялся рядом со мной и не протягивал руку, чтобы обнять. А ещё иезуитски нашёптывал мне на ухо, что нужно потерпеть, что он всё непременно решит, и не допустит, чтобы я ещё когда-нибудь находила повод так себя казнить и стыдиться своего поведения. Он клялся, он обещал, а мне так хотелось ему верить!