Дрейф

В груди ухнуло. И парень вдруг осознал — шестым чувством, больше зная, чем ощущая, — что у него исчезло одно легкое и почка. Намек на боль в паху дал знать, что теперь не хватает и яичка. Пытаясь подобрать оброненный мобильник, Павел потянулся под столик и с диким воем рухнул на живот.

Левая штанина опала проколотым воздушным шариком. И не нужно было стягивать замызганные треники, чтобы понять — в основании опустевшего бедра он найдет совершенно такую же язву, благоухающую древесной смолой.

Жалобно подвывая, Паштет с неожиданной ловкостью вскочил в полный рост. Балансируя на одной ноге, попробовал набрать 112. Когда похудел правый рукав домашней футболки с принтом из «Времени приключений», мобильник полетел вниз. Грохнулся об пол, застеленный разнокалиберными листами линолеума, и задорно раскололся на куски.

Комолкин повалился на матрас. Он стонал, хрипел и булькал, царапал единственной рукой язвы на лице и теле, барахтался и бился в истерике, словно утопающий, угодивший в глубинную воронку.

Он уходил по частям. Становился пунктирным. Прореженным, как угольно-черные следы на мягком белоснежном покрове. Как деревья вековечного бора, выкорчеванные строителями проклятого дома…

Ему почти не было больно. Но дичайший страх, сковавший душу и сознание, доставлял яркие, пульсирующие, почти физические страдания…

Левой рукой Паштет потянулся к черному прямоугольнику окна, так и не завешенному новенькими шторами. Всхлипнул в последний раз, а затем навсегда потерял язык и связки. Заскулил, с тоской вспоминая соседского кота, и единственным глазом ненадолго уставился в ночь, просыпавшуюся очередной порцией пушистого осеннего снега…

В себя он пришел от холода.

Точнее, от знания о том, что вокруг холодно — сам Паштет озноба не испытывал. Было темно. Он стоял навытяжку на самой опушке леса, по пояс утопая в густом декабрьском снегу. На его плечах лежали пышные белые эполеты. Он был хрупким, юным и легко сгибался под порывами ветра.

Не в силах произнести ни звука, Комолкин скрипел и с ненавистью смотрел на многоэтажный дом, которого здесь быть не должно. Ужас пронзал фантомное сердце, но его призрак тут же отзывался — ты привыкнешь, братюня, страх не будет вечным.

Потрескивая на тайном и суетливом, на макушку взобралась пушистая белка. А возле себя, немного левее, Паштет заметил знакомую фигуру.

Мужскую, коренастую, стоящую на переднем краю сосновой фаланги. То, что он когда-то по глупости принимал за дутый капюшон пуховой куртки, оказалось густой коричневой гривой, в которой запутались палые листья, паутина и тонкие березовые веточки. Глотая смолистые слезы, Комолкин с надеждой наблюдал за тем, кто пришел мстить за убитых лесных братьев.

Рядом теснились такие же, как он сам. Молчаливые, еще юные, но уже начавшие обрастать толстой шершавой корой. Никто из живущих в многоэтажке не заметит, что местные сосны растут быстрее обычного. Куда быстрее…

Взгляд Паштета привлекло яркое пятно — на восьмом этаже засветилось окно кухни. Открылась пластиковая дверь, выпуская в ночь шум новоселья; на балконе показался крохотный мужской силуэт. Донесся едва слышный щелчок, вспыхнул огонек сигареты.

Через минуту курильщик заметил неподвижную фигуру подле Комолкина. Поднял руку и приветливо помахал. Пунктирный довольно зарычал и охотно помахал человеку в ответ. Братья и сестры по бокам от Павла Комолкина отозвались одобрительным скрипом ветвей.