Древнейшие океанские плавания

(120) Там нет движений ветра, чтобы подгонять корабль, ленивая поверхность тихих вод стоит неподвижно. К этому добавляется еще и то, что среди пучин там растет много водорослей, и не раз, точно лесные заросли, они препятствуют движению судов. (125) К тому же, по его словам, и дно морское здесь не очень глубоко, и мелкая вода едва только прикрывает землю. Нередко встречаются там стаи морских зверей, и между медленно и с задержками движущихся кораблей ныряют морские чудовища… По старинному обычаю его называют Океаном, но иначе он называется Атлантическим морем. Его пучины ширятся на огромное пространство (405) и далеко разливаются в беспредельном очертании берегов. По большей части вода его настолько мелка, что едва покрывает лежащие под ней пески. Над поверхностью воды поднимаются густые водоросли, и ил препятствует здесь течению. Огромное количество чудищ плавает в этом море, и от морских зверей великий страх объемлет соседние земли. В древности пуниец Гимилькон рассказывал, что сам видел их на волнах Океана и сам испытал на себе [эти страхи]. Все эти подробности, переданные с древнейших времен пуническими летописями (415) через дальние века, в свою очередь я передаю теперь тебе»[37].

Мы узнаем из этого описания, во-первых, что путешествие Гимилькона продолжалось четыре месяца и было связано с очень большими препятствиями, мешавшими движению корабля.

Упоминаемые среди этих препятствий заросли водорослей позволили некоторым современным комментаторам Этого текста думать, что Гимилькон был отнесен далеко к западу и попал в так называемое Саргассово море, заполненное плавучими водорослями, встречи с которыми очень боялись плававшие уже в новое время через Атлантический океан мореплаватели.

Быть может, однако, в подобных толкованиях Авиенова текста больше проницательности, чем в данном случае требуется. Мы уже знаем, что описания путешествий вдоль западных берегов Африки, в частности рассказы о плаваниях Сатаспа и Эвдокса, также содержат указания на какие-то препятствия, не позволяющие судам плыть дальше. Видимо, эти устрашающие препоны фигурировали в финикийских и греческих сообщениях об экзотических плаваниях, отчасти романтики ради, а главным образом для отпугивания возможных конкурентов.

Подобного рода устрашения применительно к океанским путешествиям в особенности свойственны эпической поэзии. Поэт же Пиндар (V в. до н. э.) даже характеризует плавание за Геракловыми столпами как нечто реально невыполнимое.

Можно допустить, что в основе тех рассказов Авиена, какие сообщают о помехах в плавании Гимилькона, заложено нечто подобное реальному знакомству с покрытыми водорослями морскими пространствами. Известно ведь, что обрывки таких переплетенных водорослевых ковров ветрами и течениями приносит иногда и к европейским берегам. Но это еще не значит, что в рассказе о плавании Гимилькона подобные переживания соответствовали действительным условиям плавания вдоль берегов Испании и Галлии. В связи с этим более уместным представляется вопрос о реальности самого плавания. Оно, как и другие подобным же образом описанные плавания, вследствие очень малой конкретности сообщаемых подробностей, естественно, вызывает сомнение. Быть может, эта недостаточная конкретность объясняется тем, что сведения о плавании Гимилькона дошли до нас из вторых или из третьих рук. Но еще более вероятно то, что и оригинальное описание этого плавания «в пунических летописях», если таковое существовало в действительности, представляло собой в силу недостаточной осведомленности карфагенян и греков о географии западных берегов Иберии, Кельтики и тем более Британии, что-либо вроде описания плавания Скилака.

Как бы то ни было, этот рассказ может быть признан непреложным свидетельством морских связей карфагенян с берегами Северной Испании, Кельтики (по побережью Бискайского залива) и, может быть, Британии с Ирландией.

Плавание Публия Красса

Для суждения о трудно отожествимых Касситеридских (или Эстримнидских) островах существенным является сообщение Страбона о плавании к ним в начале I в. до н. э. римского военачальника Публия Красса, со слов которого (неизвестно, впрочем, где зафиксированных) он его, видимо, и описывает.