Древнерусские учения о пределах царской власти

Итак, это теория подчинения церкви государству. Власть князя не ограничивается одними делами государственного управления, но ему же вручается и высший надзор за церковным управлением, высшая дисциплинарная власть в отношении к церковной иерархии. Это – в значительной степени новость. Церковное блюстительство присваивалось князю и раньше: «Слово» Илариона, послания митр. Никифора тоже возлагали на него обязанность заботиться о делах веры. Но там эта забота касалась исключительно чистоты православия, да и в этой сфере князь должен был действовать наряду с епископами, вместе с ними. Эти памятники не наделяли князя никакими привилегиями, не давали ему никакой власти над епископом; они не допускали и мысли, что такая власть может понадобиться. У Акиндина– другое. Он возлагает на князя не отвлеченную заботу о насаждении православия и об охране его от латинства, он дает ему в руки власть

над епископом, а через это и над церковью. Такое учение могло натолкнуться на отпор. Казалось бы, скорее всего следовало ожидать возражений со стороны тех, чья власть и чье положение терпели ущерб от этого учения, т. е. со стороны высшей церковной иерархии. Но обстоятельства складывались так, что Акиндин мог считать свои идеи с этой стороны в полной безопасности. Он имел поручение от епископа, епископ был его защитником, епископ сам возбуждал князя против митрополита. Зато сомнения могли явиться у самого князя. Если по церковным уставам князь отказывался от суда над игуменом, попом, дьяконом и низшими церковными людьми, то тем более он мог не решиться судить самого митрополита. Уважение к высокому сану должно было навести его на сильные сомнения. Поэтому Акиндин имел все основания защищать свое учение именно перед князем, а не перед кем другим. «Или речеши, господине, кривым изветом: “сами ся управять, како хотять, а яз в се не въступлюся”». На это возражение о независимости церкви от князя он отвечает решительно:

«Царь ecu, господине княже, в своей земли;

ты истязан имаши быти на страшнем и нелицемернем судищи Христове, аже смолчиши митрополиту». Наконец, последнее сомнение: «Или помыслиши собе: “время не то, что стати за се”? – Всегда бо время доброму делу и Бог помощник»[327].