Древние памяти. Поморские были и сказания

В Архангельске существовала особая форма человеческого культурного общения — через рассказ, что вовсе не означало, что традиционная книжная культура игнорировалась. По воспоминаниям самого Б. Шергина, «в Архангельске почти в каждом доме была и русская классическая литература. Но романы русские и западноевропейские пересказывались богатейшей северорусской речью»[9]. К сожалению, сегодня из семейной традиции практически исчезла такая форма общения между родителями и детьми, как ежедневные (а точнее сказать, ежевечерние) рассказы и чтение вслух, которые всегда играли такую важную роль в системе домашней педагогики русского человека. Рассказанная сказка или песенка, спетая «на сон грядущий», ежедневно творили маленькое, но такое необходимое добро, создавали по-настоящему родственную атмосферу в семье. Вся жизнь и творчество Бориса Шергина как бы подтверждали нехитрую педагогическую аксиому — нравственная личность, гражданин и труженик воспитываются лишь в той семье, где не прервана связь, традиций, где каждое последующее поколение воспринимает себя как продолжение поколения предыдущего.

В автобиографическом очерке «Запечатленная слава» писатель с теплотой вспоминал атмосферу, властвовавшую в семье, круг отцовских друзей, архангельских моряков и судостроителей,- М. О. Лоушкина, П. О. Анкудинова, К. И. Второушина, В. И. Гостева, которые отличались «отменной памятью, «морским знаньем» и умением рассказывать...»[10].

Живое слово окружало архангельского гимназиста всюду: в балаганных представлениях, в бесчисленных частушках и конечно же в протяжных песнях:

Увы, увы, дитятко,Поморской сын!

Ты был как кораблик белопарусной.Как чаечка был белокрылая!Как елиночка кудрявая.Как вербочка весенняя!Увы, увы, дитятко,Поморской сын!

Белопарусной кораблик ушел за море,Улетела чаица за синее... (Там же, с. 35.)

Красота произнесенного слова завораживала. Например, «Соломбала» — что-то волшебно-сказочное слышалось в этих звуках, хотя это всего-навсего название древнего архангельского пригорода, где еще в 1693 году была заложена первая в России государственная судостроительная верфь. А красноречие городского Торжка, где, расхваливая свой товар, торговцы и разносчики вытворяли с обычными словами такое, что трудно было устоять перед соблазном что-нибудь купить:

Ну что за блины!И сочные, и молочные,

И крупичестые, и рассыпчатые!Правда, бабка,Я бы свои блины всегда ел,Кабы денег не жалел (Красноречие русского торжка. Материалы из архива В. И. Симакова.- Из истории русской фольклористики. Л., 1978, с. 111.).

Или:

С моего кваску

Не бросишься в печаль и тоску! (Там же, с. 112.)

Балаганная культура, о которой сегодня можно лишь прочитать в книгах, весь этот презираемый людьми «культурными» раёк, театр Петрушки, карусели, медвежья комедия,- была по самой сути своей демократична и учила обращаться с живым словом бережно; поистине верна пословица: «Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь!» Отсюда подлинные истоки мастерства Шергина-писателя, Шергина-рассказчика.

Принято думать, что лишь высокие образцы фольклора несут в себе подлинно эстетические ценности. Все гораздо сложнее, и, нисколько не умаляя художественное достоинство былин, сказок или народных песен, вслушаемся вслед Б. Шергину в мелодику вроде бы бесхитростных повествований: «Нам, поморам, море — поилец, кормилец. Но море даст, что возьмешь. А чтобы взять, надо суденышко. Без своей посудины, хоть самой утлой, помор не добытчик, а раб богачу. Смала я это понял и терпеть не мог. Редкую ночь суденышко мое мне не снилось: вижу, будто промышляю на нем, и рыбы — выше бортов»[11]. Таких рассказов вокруг нас и по сей день бесчисленное количество, и надо иметь редкое чувство слова, чтобы порадоваться красоте слова произнесенного.

В приведенном отрывке нет той иронии и даже лукавства, которые характерны для творчества Бориса Шергина, и потому хочется привести другой пример, где объективно юмор присутствует, хотя рассказчик вовсе не ставил своей целью рассмешить слушателя: «Нашей Наталье Петровне мадам Люрс заказывала и свое «умершее» платье:

— Сошьешь, Петровна, саван, как положено по уставу, только кружева, и рюш, и воланчики добавишь, и чтобы сзади прорехи ни в коем случае не было. Может, на страшном суде генерал или другая благородная личность сзади будет стоять...»[12]. В этих строках юмор особого, нелитературного рода, и писатель владел им в высшей степени виртуозно.