Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение

– А то! – в поварню вошел средний брат княгини Граня. – Сёструшка, давай-ка поеду я сегодня за посудой в Глины. – Красавец братишка поцеловал сестру в плечо, в расшитую оберегами шерстяную рубаху.

– Понимаю, – Умила оглянулась на Граню. – Скучно тебе сидеть без дела. Езжай братец, обменяй у гончаров посуду на продукты.

Нагрузив расписные сани окаменевшими от мороза мешками с пшеном, подмороженными овощами, мешком с выпечкой и бочонком со свиной солониной, Гранислав пристроил вслед им свёрток с женской обувкой – две пары красных сапог, расшитые конопляной нитью, да ещё с голубыми и зелёными стеклянными бусинами по внешней стороне.

Подскочивший молоденький Творемир накрыл обменный товар меховым волчьим одеялом. И всё уже было готово для отъезда, когда к саням, подметая длинными подолами юбок снег, в соболином полушубке, накинутом на тёплую рубаху, подошла Умила, тронула пухлыми пальцами сапоги.

– Ты смотри, сколько добра набрал, Граниславушка. Обмениваться? Нет, ты поехал кобеляться, – сердилась сестра. – Тебе дворовых баб мало или деревенских? Ты в каком дому еще уд[4] свой не пристроил? А? Кому везёшь обувку? Милославу или его гончарам? Не слишком жирно за горшки-то платишь?

Конюх и Творемир мелко хихикал, прикрывая щербатый рот, а сам Гранислав обнял в немалом теле сестру и поцеловал в румяную холодную щёку.

– Умила, в мороз какая у гончаров работа? Не протопишь мастерскую, не разогреешь глину, не прожаришь горшки в печи. Посуда сейчас в цене.

– Не ври мне, – стала успокаиваться Умила и улыбнулась. – Гончары мужики – не бабы, им в расшитой обуви не ходить. Чего ты там нового увидишь у тех баб? – И она показала рукой на себе между ног, прогибая плотную ткань юбок и понёв[5]. – У всех одинаково устроено, вдоль. Только сиськи бывают больше-меньше, да задница толще или круглее.

Дворовые мужики, да ещё вышедшие из трёх домов-пристроек их жены так и сели в смехе на ступеньки крылец.

Гранислав проворчал:

– Бабы там, сестрица ты моя любимая, пахнут по-другому. – Обернувшись и повысив голос, он продолжил, поглаживая свою коротко стриженую бородку. – Не то вода у них особая, не то они глиной пот под мышками замазывают.

Творемир и конюх повалились в сугроб от смеха, чуть не попав под копыта толстобрюхого коня Топыча, заводимого для запрягания в сани.

Сестра, улыбаясь, внимательно оглядела брата. Вроде бы одет тепло. Сапоги в три кожи, меховые порты мехом внутрь, кручёная верёвка на поясе, шерстяной мятль[6] на рубахе, поверху княжья шуба из рыси, крытая дорогой тканью. На голове бобровая шапка с ушами до плеч.

– Не замёрзнешь. – Успокоилась Умила и, по установленному обычаю, приложила ладони к плечам Грани. – Довези посуду и особо не балуй, на твой век баб да девок хватит. Храни тебя Боги, минуй тя Упыри. И про соль не забудь! У нас-то не больше пуда осталось. – И тут же усмехнулась. – Мех-то на портах ничего не защекочет?

– Ой, Умила, Умила, – Граня сделал серьёзное лицо. – Не ёрничай. А порты я надел на льняное исподнее, не помру от щекотки.

Со стороны скотного двора к саням подошла пёстрая коза с чёрным пятном на лбу, потыкалась в сено розовым широким носом и жалобно заблеяла.

– Пёс-псом наша коза, – улыбнулась Умила. – Скучает по князю. Чего она так привязалась к этому козлу?

– Сестрица, не говори громко. – Тихо сказал княжич. – Не надо супруга ругать при других.

Со двора донесся крик доярки Зденки:

– Берёзка, зар-раза! Вот, бегает от меня, и не хочет доиться.

– Берёзка Переслава ищет, – усмехнулась Умила. – Значит, князь скоро будет дома.

Подхватив верёвку, тянущуюся от шеи козы, подбежавшая Зденка, одетая по-простому, в тулуп и серые рубахи с юбками, повела её на дойку на скотный двор. Огреть козу прутом или ладонью, как другую скотину, она не смела. Берёзку иногда доил сам князь и даже разговаривал с нею, а она его слушала и мекала в ответ.

Дорога в деревню Глины

Конь Топыч резво тащил сани по улице. За последним домом-кузней деревни Явидово, у кромки леса, сани догнали коня-тягача, тащившего волокушу из тяжеленного соснового бревна. По бокам бревна шли два мужика, отбрасывая в стороны снег деревянными лопатами. В деревне мужиков звали «толстый и тонкий», дома приятелей стояли рядом и дружили семьи Торчи и Жура крепче родных братьев.

Вчера Умила назначила обоих на общественные работы за пьяный загул, когда худющий Торча не только подрался с тучным Журом, но и чуть не сжёг собственную овчарню.[7] в которой и пили мужики, хоронясь от жен.

При виде расписных праздничных саней княжича мужики взбодрились, сняли с поклоном шапки, и Творемир с задором стеганул Топыча, заставляя его встать на обочину.

– Вот, княжич, от работы не отлыниваем, хоть и корячимся на пустое брюхо, – говорил Торча, вглядываясь в глаза Гранисава. – Вишь, стараемся для общества.

Вид обоих мужиков вызывал сочувствие. Потные от похмелья, бледные по той же причине, они вытирали шапками холодный пот под нечёсаными волосами на лбу. Их бороды, в инее от дыхания, свалялись в сосульки.