Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

Конфуций хорошо знал людей, любил их и старался помочь им. И в этом смысле он был выдающимся человеком. Не прекраснодушным мечтателем, не возвышенным эстетом, не человеком не от мира сего, но, напротив, энергичным преобразователем. Я не первый из тех, кто считает Конфуция великим реформатором. Многие расценивали его именно так. Одним из них был знаменитый реформатор конца XIX в. Кан Ю-вэй, строивший свои планы перестройки Китая с учетом западного опыта на изречениях древнего мудреца. Но мне хочется не просто солидаризироваться с теми, кто воспринимал Конфуция примерно так же, как и я. Важно подчеркнуть, что реформаторская деятельность Конфуция была очень умно продумана.

Хорошо понимая людей и их психологию, Учитель не спешил изменить мир сегодня, сейчас. Смысл его жизни в том, чтобы заложить надежный фундамент для изменений в будущем. Именно для этого он переинтерпретировал древнюю традицию, незаметно, но весьма существенно изменяя ее в соответствии с духом времени и вызовами новой эпохи. Именно для этого он выделил из этой традиции то, что считал важным, и менял акценты таким образом, чтобы выдвинуть на передний план и сделать всеобщим достоянием то, что прежде было достоянием лишь высшей знати. И десакрализация сакрального была для него не самоцелью, но лишь средством сблизить людей и предложить им общие для всех правила жизни.

Новая этика Конфуция

Бережное поддержание традиции и решительное ее преобразование — вот два противоположных по вектору, но единых по целеустановке метода работы Учителя, ранее и лучше других осознавшего те процессы, что на его глазах происходили в чжоуском Китае на рубеже VI–V вв. до н. э. Известна краткая автобиография Конфуция: «В 15 лет я посвятил себя учению, в 30 — уже стоял твердо, в 40 — избавился от сомнений, в 50 — постиг волю Неба, в 60 — внимал истине чутким ухом, а в 70 — мог следовать велению сердца и не отклоняться от нормы» [Луньюй, II, 4]. Из нее явствует, что лишь в сорок лет великий мыслитель избавился от сомнений, т. е. абсолютно четко стал представлять себе, что и как ему следует делать, а следующий десяток лет его жизни ушел на то, чтобы постичь волю Неба или, точнее, понять, что Небо не дает и не даст ему — несмотря на его выдающися качества (о вэнь и дэ в этом плане в афоризмах «Луньюя» сказано специально) — никакого знака, благодаря которому он мог бы чувствовать себя его избранником.

Следующие десятилетия именно в связи с этим Учитель мог уже внимать истине, следовать велению сердца и стремиться к соблюдению нормы. Если сопоставить эти сроки с реальными сведениями о событиях в царстве Лу и в других царствах, где бывал Конфуций, то легко заметить, что вплоть до своего пятидесятилетия, т. е. до конца VI в. до н. э., Учитель явно еще на что-то надеялся. Он принимал участие в неудачных попытках бессильного луского гуна восстановить свою власть, вмешивался во взаимоотношения Лу и Ци, явно надеясь, что при удачном повороте событий благодарный гун даст ему весомую должность, к которой он стремился всю жизнь.

Этого не произошло. В свои пятьдесят Конфуций наконец понял волю Неба и повернулся лицом к реальности. В последнюю и наиболее насыщенную событиями треть своей жизни Учитель, уже не рассчитывавший на волю Неба, изложил часть своей доктрины о том, как усовершенствовать людей, лучше организовать общество и правильней наладить управление государством.

Эти годы приходились на V в. до н. э., когда вызов эпохи в чжоуском Китае ощущался особенно сильно и требовал ответа. Конфуций прежде всего сформулировал свой проект, как следует видоизменить взаимоотношения между людьми, что было напрямую связано с нормами этики, как индивидуальной, так и социальной. Индивидуальная этика во многом совпадала с нормами сяо и всего культа предков и старших, настойчивое напоминание о чем было своего рода вызовом уходившей в прошлое практике аристократов пренебрегать сяо в борьбе за трон и власть. В то же время принципиально новые, обоснованные Учителем нормы социальной этики ставили своей целью создать упорядоченное общество, в котором все равные друг другу подданные правителя наладили бы между собой разумные, справедливые и, главное, гарантирующие социальную дисциплину общественные отношения.