Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

Итак, с течением времени емкость понятия ши возрастала, причем на рубеже VI–V вв. до н. э. произошло нечто вроде качественного скачка. К этой категории стали относиться не только служивые-воины (солдаты и офицеры) и служащие-чиновники, но и образованные выходцы из разных слоев общества, в частности ученики Конфуция^[119]. Именно все эти новые слои, возникшие в результате разрушения клановых связей на уровне уделов-кланов, сыграли едва ли не решающую роль в трансформации социально-политической структуры периода Чуньцю.

Мощный напор снизу подорвал и без того уже ослабленные постоянным взаимоистреблением в войнах и междоусобицах позиции вчера еще всесильной чжоуской аристократии. Однако, несмотря на взаимоистребление, она воспроизводилась довольно энергично и в принципе могла бы еще сравнительно долго существовать в пределах привычной феодальной структуры, как то было, скажем, в средневековой Европе. Суть дела в том, что изменился статус воспроизводившейся аристократии. Верхние ее слои активно вытеснялись с высшего уровня реальной власти. Правители царств и преуспевающие главы уделов-кланов решительно устраняли с политической сцены своих менее удачливых соперников, вследствие чего уменьшалось число автономных государственных образований, достаточно сильных и имевших шанс сохраниться в кардинально изменявшихся обстоятельствах.

В результате этого процесса, занявшего весь V в. до н. э., в сравнительно немногих из уцелевших царств (речь идет о семи сильнейших и некоторых второстепенных, включая Сун, Лу, Чжэн, домен Чжоу и ряд других) практически были ликвидированы уделы-кланы, а их уцелевшая верхушка, равно как и значительно увеличившиеся в числе обедневшие родственники, фактически утратили статус родовой знати и превратились в чиновников. Вчерашние дафу

стали восприниматься как ши, и в конце Чжоу уже вся знать периода Чуньцю именовалась этим термином. Но означает ли это, что изменился только статус прежних аристократов, а сами они по-прежнему играли, пусть в новом качестве, ведущую роль на политической сцене чжоуского Китая?

Специальное исследование, основанное на тщательном анализе встречающихся в источниках имен, свидетельствует, что в период Чжаньго, начиная уже с V в. до н. э., среди социальных верхов примерно вдвое больше, чем в период Чуньцю, выходцев снизу (55 % против 26 %). При этом не учитывались выходцы из известных и знатных кланов, даже если они были представителями захудалых боковых ветвей клана, т. е. все теми же ши

[Hsu Cho-yun, 1965, с. 37–39]. Еще более показательны данные, касающиеся тех, кто занимал министерские посты и по должности соответствовал цинам периода Чуньцю. Выясняется, что среди них во времена Чжаньго практически не было представителей знатных кланов периода Чуньцю. Высшие посты занимали теперь либо принцы, т. е. ближайшие родственники правителей, либо выходцы из других слоев общества, преимущественно из ши. При этом должность министров в новых условиях была ограничена временем, а занятие ее зависело от воли правителя (стоит напомнить, что в Чуньцю цины, возглавлявшие знатные уделы-кланы, занимали министерские должности, как правило, не только пожизненно, но и наследственно) [там же, с. 39–52].

Разумеется, процесс развивался постепенно. В V в. до н. э., который был, как упоминалось, переходным, он только начинался, но контуры его просматривались уже достаточно четко. Социально-клановая трансформация вела к ликвидации аристократических уделов-кланов, и они один за другим исчезали. Сохранялись, как правило, лишь сильнейшие — те, кто имел шанс заместить собой правителя царства. Но и внутри этих кланов шел процесс разложения, причем по той же генеральной модели, что и в пределах царства: глава клана все отчетливей предпочитал опираться на преданных ему и оплачиваемых им должностных лиц из числа ши (типа Ян Ху), тогда как его ближайшие родственники могли рассчитывать на влиятельную должность лишь в виде исключения, при хороших личных взаимоотношениях.

Иными становились и отношения между верхушкой клана и основной его массой, крестьянами. Дистанция между ними, вначале небольшая и социально «смазанная» принадлежностью к единому клановому организму, возрастала, а сами крестьяне все очевидней превращались в подданных своего господина. При этом смена господина (например, в случае истребления того либо иного аристократического клана, во время междоусобной войны, заговора или переворота) не воспринималась на уровне деревенской общины как социальная трагедия. Напротив, чем дальше, тем более естественным считалось, что правящие верхи и производящие низы связаны между собой не столько кланово-родственными связями, сколько социальной, экономической и политической взаимозависимостью.