Дряхлость

Его семья? У него была сестра, не обременяющая его ни физически, ни морально, маленькая и бледненькая, на несколько лет младше его, но старше по характеру или, может быть, по сложившейся судьбе. Из них двоих он был эгоистом, юношей, а она жила для него, как мать, забывшая ради него саму себя. Но это не мешало ему говорить о ней, как о другой важной судьбе, связанной с его судьбой и отягчающей её. И, таким образом, чувствуя на своих плечах всю тяжесть такой ответственности, он шёл по жизни осторожно, оставляя в стороне все опасности, а также и радость, и счастье. В тридцать пять лет он вдруг обнаружил в своей душе неудовлетворённую жажду удовольствий и любви и горечь от того, что он их не испытывает. А в своём сознании он чувствовал большой страх за самого себя и за слабость своего характера. Причём эту слабость он скорее подозревал, чем знал по опыту.

Что касается карьеры Эмилио Брентани, то она была сложнее, потому что совмещала два занятия и две очень далёкие цели. Он зарабатывал честные деньги, в которых нуждалась его семья, работая мелким служащим небольшой важности в страховом обществе.

Другая карьера была литературной. Но кроме репутации, — удовлетворения тщеславия даже больше, чем амбиций — она не давала ему ничего, но и обременяла его ещё меньше.

Многие годы после того, как он опубликовал роман, который был расхвален в городской печати, он ничего не делал, скорее по инерции, а не по недоверию. Сам же роман, напечатанный на плохой бумаге, желтел в книжных магазинах. Но во время этой публикации в маленьком художественном кругу города Эмилио считался подающим надежды, теперь же он представлял собой некую литературную респектабельность. Первое мнение не было изменено, оно эволюционировало.

С дорожайшим сознанием, что он ничего не имеет за собственный труд, Эмилио не жил прошлым. Однако, в жизни, как и в искусстве, он верил, заглядывая в свою самую тайную сущность, что находится постоянно в периоде подготовки, как мощная машина, гениальная в исполнении, но ещё находящаяся в бездействии. Жил всегда в нетерпеливом ожидании чего-то, что должно было прийти ему в голову, может быть, в ожидании искусства, чего-то, что должно было прийти извне. Может, удачи, успеха, как будто самый энергичный возраст для него не закончился.

Анджолина — блондинка с большими голубыми глазами, высокая и сильная, но стройная и гибкая, с лицом, озарённым жизнью в жёлтый янтарный свет, переходящий в розовый от хорошего здоровья, шагала рядом с ним с наклонённой в сторону головой, как будто сгибалась под тяжестью золота своих белокурых волос. Она шагала, глядя под ноги на землю, которой касалась с каждым шагом своим зонтиком, будто хотела найти там значение его слов, которые только что услышала. Когда ей показалось, что она поняла, сказала:

— Странно, — и украдкой робко поглядела на него, — никто мне такого ещё не говорил.

Но она на самом деле не поняла и поэтому чувствовала себя прельщённой, видя, что он ощущает себя обязанным, чего она не ожидала, и чувствовала, что опасность отдаляется от неё. Любовь, которую он предлагал, была для неё ожиданием сладкого союза.

Он сделал такое вступление и успокоился, вернув голосу тон, более подходящий для подобной ситуации. Затем он осыпал её белокурую голову лирическими рассуждениями, которые зрели под его желанием и утончались долгие годы. Но, сказав всё это, он сам почувствовал свои слова обновлёнными и свежими, как будто они родились в этот самый момент под взглядом голубых глаз Анджолины. Это было чувство, которое он столько лет не испытывал. Оно состояло в составлении и извлечении слов и идей из глубины души, они давали ему утешение от тяжести груза его невесёлой жизни. Он почувствовал странное и незабываемое ожидание паузы и мира в своей жизни. В неё вошла женщина! Сияющая молодостью и красотой, она должна была всё осветить и заставить его забыть грустное прошлое, состоящее из желаний и одиночества, и обещала ему радость в будущем, которое она конечно же не подвергала никакому риску.

Он познакомился с ней с мыслью найти лёгкое и короткое приключение, о которых он так часто слышал и которые никогда его не волновали и не заслуживали того, чтобы о них помнить. Это стало предвестником само по себе, что всё будет легко и недолго. Зонтик упал вовремя для того, чтобы дать повод к сближению и даже — показалось коварством! — запутаться в кружевной жизни девушки. Зонтик совсем не упал бы, если бы не очевидная заинтересованность её в этом. Но потом, перед этим профилем, удивительно чистым, и перед этим отличным здоровьем (как говорят, испорченность и здоровье не совместимы) он ослабил свой порыв, испугавшись ошибки, и наконец пришёл в восторг, любуясь этим загадочным лицом с правильными и сладкими чертами, и был уже доволен и уже счастлив.