Дропкат реальности, или магия блефа

– Ты новенькая? А откуда? Почему решила сюда пойти? – и, не давая Вассарии вставить ни слова, продолжила тараторить: – Жаль, что ты такая нежная вся. Плохо вы, тихони, тут приживаетесь. Вот давеча была одна, ну прям ты точь-в-точь, да занедужила: рвать ее по утрам начало, вся зеленая была, есть ничего не хотела. Настоятельница уж как переживала, да ничего сделать не смогли, пришлось ее в лекарский дом везти.

«Знаем мы эту болезнь, через девять месяцев сама проходит», – ехидно прокомментировала Васса.

Провожатая меж тем разливалась соловьем:

– А еще до этого была другая. Тоже скромница, ручки тонкие, стан словно тростиночка – рукой перешибешь. Все ходила как в воду опущенная. Даже беседы со всерадетелем, на которые горемычная ездила, ее душу не спасли. Преставилась. Душеньку свою загубила в петлице, – вещала монашка и тут же безо всякого перехода выдала: – А вот кормят здесь – жуть! Помереть порою с голодухи можно. Ты вон и так тощая, так что как будут в трапезной обед разносить – ешь все.

От этого стрекота голова Вассы уже шла кругом, но на счастье девушки они наконец-то дошли до отведенной ей кельи.

Монашка, словно вспомнив о порученной ей обязанности, уже на пороге оттараторила:

– Встаем до зари, со вторыми петухами, полторы свечи – утренняя молитва, потом трапезная, потом настоятельница дневные поручения раздаст. Как колокол зазвонит – время молитвы и обеда, потом опять по поручениям. Вечером молитва и ужин.

Выдав эту программу-минимум, конопатая добавила:

– Ты давай располагайся, щас принесу одежду. Ряса тебе еще не полагается, но и в мирском ходить не след. Я мигом, – и с этими словами захлопнула дверь.

Васса, оставшись одна в келье, присела на топчан и попыталась проанализировать услышанное. Похоже, что скабрезная шуточка про задорных монашек, резвящихся у себя в келье, возникла не на пустом месте. А посему рано или поздно ей придется поехать на «исповедь» ко всерадетелю.

– Ладно, пока есть время подумать, – прошептала Васса.

Она невесело усмехнулась и достала пять монет, что так шустро умыкнула. Машинально взяла один кругляш и начала ловко перекидывать его через фаланги пальцев. Монетка играла на солнце, а множество бликов круговертью солнечных зайчиков устроили чехарду на потолке. Почему-то, когда фишка или та же монета исчезала между пальцами и появлялась вновь, Вассе лучше думалось.

* * *

Монастырские размеренные будни ассоциировались у Вассы с паутиной: день за днем наворачивались на нее коконом серых нитей, затягивали.

Прошло больше двух седьмиц, от утренних и вечерних бдений девушку уже воротило. Величественные шпили монастыря, словно пронзающие небесную высь, вызывали лишь одно желание – повесить на них противную настоятельницу, мракобесью мать Арелию, что совала свой длиннющий нос во все дыры. Эта тощая швабра своей дотошностью, скаредностью и назидательностью могла препарировать сознание даже самых стойких разгильдяев. Вассарию же она просто выводила из себя.

Поучительные рассказы и показная целомудренность, коей щеголяла настоятельница, чуть ли не каждый день проходя под ненавистной аркой святой Баяны, больше всего раздражали Вассу, знавшую о «милых слабостях» всерадетеля. Девушка уже поняла, что самым большим окаянством в монастыре считается прелюбодеяние. Слышал бы это друг деда, изрядный пошляк, заглядывавший изредка в гости и считавший, что девственность – это женский недостаток, исправляемый мужским достоинством. Вот бы посмеялся над монастырской версией самого страшного греха. Но в хогановом доме свой взгляд на прегрешения. А посему любая после приватной встречи со всерадетелем могла больше всего бояться прохода под этой чертовой аркой. Дескать, постриг-то она принимала девицей, а уже после наблудила у стен монастырских…

Вассария не удивилась бы, если бы узнала, что настоятельница еще и шантажировала монахинь раскрытием их невольной тайны. Теперь понятно, почему раз в полгода служат очередную новую поминальную по самоубиенной грешнице, навсегда покинувшей стены данного монастыря (последнее Васса узнала все от той же словоохотливой рыжухи Уленьки). Последняя, не к ночи будь помянута, появилась в глубине коридора.

Монахиня, завидев Вассу, наддала ходу и начала приближаться, неумолимо, как понесшаяся повозка, возница которой сдуру отпустил вожжи. Хоганова невеста совсем не солидно при этом размахивала руками и порывалась что-то крикнуть, но выходили только сиплые невнятные звуки.

Васса, видевшая, какую скорость набрала монахиня, всерьез начала опасаться за свою жизнь. Как и обо что Уленька собралась тормозить? Выполнять роль буфера между стеной и столь резвой девицей лицедейке как-то не очень хотелось.

Все обошлось. Последовательница воли святой Баяны последний десяток локтей просто проехалась на подметках, широко расставив согнутые в коленях ноги. Зрелище было столь же эффектным, как мерин на лыжах.

– Срочно прячься! – выдала наконец Улина.

– Зачем?

– Всерадетель приехал, и настоятельница срочно за тобой послала.

– Зачем прятаться тогда? – Васса талантливо изобразила непонимание.