Друд, или Человек в черном

– В интересующем вас доме на Глостер-плейс, не стану скрывать, но на черной лестнице. Таким образом, ничто не будет зримо напоминать вам о трагическом случае, коли вы туда переедете.

– На черной лестнице, – повторил я, думая о своей зеленокожей клыкастой женщине. – А что, собственно говоря, миссис Шернволд там делала?

– Этого мы никогда не узнаем, – хихикнул инспектор. – Но она не могла выбрать время удачнее, правда, мистер Коллинз? Теперь ничто не мешает вам снять или купить дом.

– Сын-миссионер, – сказал я. – Он скоро вернется из Африки или откуда-то там и…

Инспектор Филд отмел данное соображение взмахом мозолистой руки.

– Оказывается, бедная миссис Шернволд так и не выкупила закладную на дом. Он никогда не принадлежал ей и не мог быть передан в чужое пользование, сэр.

– А у кого находится закладная?

– У лорда Портмена. Оказывается, дом всегда оставался во владении лорда Портмена.

– Я знаю лорда Портмена! – воскликнул я достаточно громко, чтобы несколько человек обернулись на меня. Понизив голос, я проговорил: – Я знаком с ним, инспектор. Здравомыслящий человек. Кажется, у него много недвижимости в районе Портмен-Сквер – не только на Глостер-плейс, но и на Бейкер-стрит.

– Полагаю, вы правы, мистер Коллинз, – сказал Филд со страшно довольной, чуть ли не сладострастной улыбкой.

– Вы имеете представление, сколько он просит за дом? – поинтересовался я.

– Я взял на себя смелость навести справки. Лорд Портмен согласен отдать данную недвижимость в аренду на двадцать лет за восемьсот фунтов в год. Разумеется, вместе с превосходными конюшнями, расположенными за особняком. Их можно сдавать в поднаем, чтобы частично возместить арендные расходы.

Во рту у меня пересохло, и я отпил глоток портвейна. Восемьсот фунтов являлись целым состоянием – у меня на руках таких денег не было, – но я знал, что в случае смерти нашей матери мы с Чарли унаследуем в равных долях около пяти тысяч фунтов, доставшихся ей от тетки, пусть даже весь остальной семейный капитал останется связанным, согласно завещанию нашего отца. И безусловно, инспектор верно заметил насчет сдачи в поднаем довольно больших конюшен.

Филд извлек из кармана две подозрительно темные сигары.

– Полагаю, правила вашего клуба разрешают курить в столовом зале, – сказал он.

– Конечно.

Он обрезал обе сигары, одну отдал мне, зажег свою, а потом вытянул вперед руку со спичкой, предлагая мне прикурить. Я подался вперед, позволив инспектору поухаживать за собой.

Филд знаком подозвал Бартлса, самого старого и самого величественного из клубных официантов, и сказал:

– Милейший, будьте любезны принести мне стакан того, что пьет мистер Коллинз. Благодарю.

Когда Бартлс быстро двинулся прочь, явно слегка недовольный повелительным тоном посредственно одетого незнакомца, я не в первый уже раз мысленно подивился прихотям судьбы, столь тесно сведшей меня с этим странным, властным полицейским.

– Хорошая сигара, правда, мистер Коллинз?

По вкусу сигара напоминала что-то выращенное и собранное в заброшенном затхлом погребе.

– Отличная, – сказал я.

Заказанное инспектором вино прибыло, и неизменно бдительная, неизменно консервативная часть моего ума неохотно прибавила стоимость оного к моему уже весьма немалому счету в клубе.

– За благоприятный поворот вашей судьбы, – промолвил инспектор Филд, поднимая бокал.

Я легко чокнулся с ним, думая о том, что теперь Кэролайн наконец-то перестанет ныть и закатывать истерики. Признаюсь, ни тогда, ни впоследствии я ни разу не вспомнил о бедной миссис Шернволд и ее нелепой гибели – ну, разве только однажды, когда солгал Кэролайн насчет причины и места смерти старой дамы.

* * *

Мне кажется, дорогой читатель моего посмертного будущего, настало время поподробнее рассказать вам о Втором Уилки.

По всей вероятности, до сих пор вы считали Второго Уилки либо плодом моего воображения, либо галлюцинацией, вызванной лауданумом. Но он не является ни первым, ни вторым.

Всю жизнь меня преследовало мое второе «я». Совсем еще малым ребенком я был уверен, что у меня есть двойник – мой товарищ по играм, – и часто рассказывал о нем матери. Став постарше, я нередко слышал, как мой отец упоминает о своих занятиях рисованием «с Уилки», но точно знал, что в час занятий меня не было дома. Уроки рисования получал мой двойник. Когда я пятнадцатилетним отроком приобретал первый опыт плотской любви с женщиной много старше меня, я нисколько не удивился, увидев в темном углу спальни Второго Уилки – такого же юного, ясноглазого и безбородого, как я, – с превеликим интересом наблюдавшего за мной. В мои зрелые годы второе «я» отступило в туманные области, откуда вышло. Довольно долго я считал, что навсегда избавился от него.