Друд, или Человек в черном

— Я еду в Америку, — сообщил Диккенс.

Мы допивали бренди и докуривали сигары, огонь в камине шипел и потрескивал у наших ног, дождь по-прежнему барабанил в окна. Сейчас, в моем кабинете, Диккенс был столь же молчалив и мрачен, сколь словоохотлив и весел он был за ужином часом ранее.

— Вы шутите! — воскликнул я.

— Нисколько.

— Но… — начал я и осекся.

Я собирался сказать: «Но ведь вам здоровье не позволяет» — однако вовремя прикусил язык. О скверном состоянии здоровья Неподражаемого я слышал от многих людей — от Фрэнка Берда, моего брата Чарли, дочери Диккенса Кейт и разных наших общих знакомых. Но Диккенс только разозлился бы, обнаружь я осведомленность касательно его серьезных немощей и недугов: хронической усталости, валившей его с ног между концертами во время весеннего турне по Англии и Шотландии; усугубляющихся проблем с левой ногой и левой почкой; несварения, метеоризма, сопутствующих головных болей и — самое главное — быстрого старения организма.

Вместо этого я сказал:

— Но ведь вы не любите Америку, и американцы воспрепятствуют вашему возвращению туда. Вы совершенно недвусмысленно выразили свое презрение к ним в своих «Американских заметках» и «Мартине Чезлвите».

— Пфа! — Диккенс небрежно махнул рукой. — Я посещал Америку двадцать пять лет назад, дорогой Уилки. Даже такая отсталая страна должна была исправиться за четверть-то века. Они всяко исправились в части уважения к авторским правам и выплат английским авторам за журнальные публикации — как вы сами прекрасно знаете.

В последнем он был прав. Я заключил превыгоднейшую сделку с американцами и уже почти завершил переговоры насчет публикации «Лунного камня» на еще лучших условиях, хотя покамест даже не начал толком писать роман.

— Кроме того, — продолжал Диккенс, — у меня там много друзей, иные из которых слишком стары или робки, чтобы пересечь океан. Мне бы хотелось повидаться с ними в последний раз до их или моей смерти.

Упоминание о смерти растревожило мою душу. Я допил последний глоток бренди и уставился в каминный огонь, снова думая о глупом инспекторе Филде и его людях, мокнущих под дождем где-то рядом. Если Диккенс собирался поступить сообразно предсказанию Филда — вспомнить вдруг о якобы назначенной встрече и под этим предлогом улизнуть из моего дома, не оставаясь на ночь, — то ему следовало поторопиться. Час был уже поздний.

— В любом случае, — проговорил Диккенс, устраиваясь поудобнее в глубоком кожаном кресле с подголовником, — я решил в начале августа послать Долби на разведку новых земель, как выражаются американцы. Он возьмет с собой два моих рассказа, «Объяснение Джорджа Сильвермена» и «Роман, написанный на каникулах». Оба они были заказаны двумя американскими издателями и в скором времени, полагаю, появятся в детском журнале под названием «Наше юное поколение» или что-то в таком духе.

— Да, — откликнулся я. — Вы показывали мне «Роман, написанный на каникулах» в Гэдсхилле несколько недель назад… вы тогда еще сказали, что все истории там сочинены детьми, давшими волю своему причудливому воображению. И я вам поверил.

— Я так и не понял, лестно это для меня или оскорбительно.

— Разумеется, я не хотел ни польстить вам, ни оскорбить вас, Чарльз, — сказал я. — Просто констатация факта. Если уж вы начинаете работать со словом, у вас все получается в высшей степени достоверно. Но я прекрасно помню, как вы говорили мне, что двадцать пять лет назад долгое, напряженное турне по Америке изрядно подорвало ваши силы. Форстер доныне утверждает, что американцы были недостойны внимания такого гения, как вы. Вы уверены, Чарльз, что вам хочется снова подвергнуть себя столь тяжким испытаниям?

Диккенс, уже взявший предложенную мной сигару, теперь выпустил струю дыма в потолок.

— Действительно, тогда я был моложе, Уилки, но я также был измотан работой над «Часами мистера Хамфри», а всего за несколько дней до отъезда перенес довольно серьезную операцию. Кроме того, постоянные выступления с речами, которых от меня требовали с первого дня моего пребывания в Америке, утомили бы даже члена парламента, не занятого ничем другим. Вдобавок тогда я был гораздо нетерпимее и раздражительнее, чем сейчас, безмятежной порой зрелости.

Я подумал о «безмятежной» поре зрелости этого писателя. Инспектор Филд сообщил мне, что Эллен Тернан с начала апреля по конец мая болела и требовала, чтобы Чарльз Диккенс — вероятно, самый публичный человек в нашей стране — пропадал из поля зрения общественности на несколько дней кряду и сидел у постели своей недужной любовницы. Выработавшаяся у Диккенса привычка к конспирации распространялась не только на его предполагаемые встречи с существом по имени Друд; скрытность и притворство стали второй натурой писателя. В последнее время Диккенс по крайней мере дважды присылал мне письма, написанные якобы в Гэдсхилл-плейс, хотя я знал наверное, что в указанные в них даты он находился у Эллен Тернан или в своем тайном доме по соседству.

— Есть и другие причины, почему мне надо покинуть страну, — тихо проговорил Диккенс. — Настало время рассказать вам о них.