Друд, или Человек в черном

Потом я велел Джорджу отнести письмо на почту, а сам вышел купить бутылку хорошего бренди и щенка.

На следующий день, прихватив с собой бренди, последний номер «Круглого года» и безымянного щенка, я доехал поездом до Рочестера и нанял кеб до собора.

Оставив щенка в экипаже, но взяв бренди и журнал, я прошел через кладбище к высоченному, массивному собору. Рочестер был прибрежным городком с узкими улочками и краснокирпичными зданиями, в каковом окружении эта громада из древнего серого камня казалась еще более внушительной и мрачной.

Здесь прошло детство Чарльза Диккенса. Именно этот собор стоял у него перед глазами, когда много лет спустя он сказал мне, что Рочестер представляется ему воплощением «всемирного тяготения, тайны, разложения и безмолвия».

В этот жаркий и влажный июльский день тут действительно царило безмолвие. И я чуял запах разложения, доносившийся от прибрежных отмелей, затопляемых в пору прилива. Хотя совсем рядом находилось море, «рокочущее и плещущее приливными волнами», как однажды выразился Диккенс, сегодня никакого рокота не слышалось, лишь слабый, нежный плеск, и стояло полное безветрие. Густой солнечный свет лежал на раскаленных надгробных плитах и порыжелой траве подобием неуместного золотого одеяла.

Даже тень от соборной башни не давала прохлады. Запрокинув голову, я посмотрел на могучую серую башню и вспомнил, что Диккенс однажды сказал мне о впечатлении, которое она производила на него, когда он был совсем еще маленьким мальчиком: «…сколь ничтожным, смехотворным, мимолетным существом казался я, друг мой, по сравнению с ее мощью, величием, прочностью и долговечностью».

Ну ладно, коли у меня все получится — а я твердо решил осуществить задуманное, — собор простоит еще много веков или даже тысячелетие, но жизнь маленького мальчика, превратившегося в пожилого писателя, очень скоро закончится.

Пройдя по чуть заметной тропке за дальней границей кладбища, я обнаружил известковую яму, по-прежнему открытую, по-прежнему полную густой жижи и все такую же вонючую. Глаза у меня слезились, когда я шагал обратно через погост, мимо надгробий, каменной ограды и могильной плиты, памятных мне по жутковатому ланчу в обществе Диккенса и Эллен Тернан с матерью.

Двигаясь на тихий стук, я обогнул собор, миновал приходский дом и вошел во двор за ним. Там, между каменной оградой и приземистой лачугой с тростниковой кровлей, мистер Дредлс с придурковатым на вид молодым помощником трудились над надгробным памятником, чья высота превосходила рост обоих. На мраморе были высечены только имя и даты рождения и смерти:

ДЖИЛС БРЕНДЛ ДЖИМБИ

1789–1866

Мистер Дредлс повернулся ко мне, и я увидел, что лицо у него — под налетом каменной пыли, исчерченным струйками пота, — апоплексически красное. Он вытер со лба пот, когда я приблизился.

— Вероятно, вы меня не помните, мистер Дредлс, — начал я. — Но я как-то приезжал сюда вместе с…

— Дредлс помнит вас, мистер Билли Уилки Коллинз, нареченный в честь художника, намалевавшего то ли дом какой, то ли еще чего, — прохрипел красномордый субъект. — Вы были здесь с мистером Чарльзом Д., сочинившим кучу книжек, — он интересовался стариканами, что покоятся в своих темных норах.

— Совершенно верно, — сказал я. — Но мне показалось, в тот день мы с вами оба встали не с той ноги и произвели плохое впечатление друг на друга.

Дредлс посмотрел на свои изношенные, дырявые башмаки, которые, я заметил, не разделялись на «правый» и «левый», а были скроены по одной колодке на манер, принятый несколько десятилетий назад.

— Никаких других ног, помимо этих двух, у Дредлса нету, — заявил он. — И ни одна из них не может быть «не той».

Я улыбнулся.

— Ну разумеется, разумеется. Просто я подумал, что у вас могло сложиться неверное впечатление обо мне. Я привез вам это… — я вручил каменщику бутылку превосходного бренди.

Дредлс снова промокнул платком лицо и шею, откупорил бутылку, понюхал горлышко, отхлебнул изрядный глоток, с прищуром глянул на меня и сообщил:

— Это пойло будет получше того, что наливают Дредлсу в «Двухпенсовых номерах» или любом другом заведении. — Он отхлебнул еще.

Молодой помощник, с такой же красной от жары и натуги физиономией, как у Дредлса, тупо пялился на него, но выпить не попросил.

— Кстати о «Двухпенсовых номерах», — компанейским тоном сказал я. — Что-то я не вижу нигде поблизости вашего камнеметающего постреленка. Как там вы его называли? Депутат? Или сейчас еще не время гнать вас камнями домой?