Друд, или Человек в черном

Даже эта часть вечера была тщательно срежиссирована. Когда люди вереницей потянулись на сцену, мощные газовые лампы живописнейшим образом освещали раскрасневшиеся лица, золотые запонки мужчин, разноцветные туалеты дам. Казалось, будто представление продолжается, но теперь все мы участвуем в нем. С ужасом, леденящим кровь, но одновременно сладостно щекочущим нервы, мы осознали, что ступаем по следам недавно убитой Нэнси.

Поднявшись на сцену, я остановился поодаль от стола и стал слушать, что люди говорят Диккенсу, который весь расплывался в улыбке, безостановочно промокая платком влажный лоб, щеки и шею.

В числе первых к нему подошли две актрисы, мадам Селест и миссис Келли.

— Вы мои судьи и присяжные, — весело промолвил Диккенс. — Продолжать мне выступать с этим номером или нет?

— О да, да, да, oui, да, — прошептала мадам Селест. Казалось, она в предобморочном состоянии.

— Конечно продолжать! — воскликнула миссис Келли. — Добившись такого результата, нельзя отступать! Никак нельзя. Но видите ли… — Тут актриса медленно и очень выразительно повела по сторонам своими огромными черными глаза и закончила фразу, тщательно выговаривая каждое слово: — Последние полвека публика с нетерпением ждала сенсации, и вот наконец она ее дождалась!

Затем миссис Келли глубоко, прерывисто вздохнула и замерла неподвижно, словно лишившись дара речи. Неподражаемый глубоко поклонился, взял ее руку и поцеловал.

Подошел Чарли Диккенс, с пустой устричной раковиной в руке.

— Ну-с, Чарли, что ты теперь скажешь? — спросил Диккенс.

(Чарли был одним из тех, кто возражал против публичного чтения сцены убийства.)

— Это даже лучше, чем я ожидал, отец, — сказал Чарли. — Но я все же прошу тебя: не надо продолжать.

Диккенс с удивленным видом похлопал глазами. К ним приблизился Эдмонд Йетс со своим вторым бокалом шампанского.

— Как вам это нравится, Эдмонд? — спросил Диккенс. — Мой собственный сын Чарли говорит, что ничего лучше он в жизни не видел и не слышал, но тут же, не объясняя причин, настойчиво просит меня не выступать с этим номером.

Йетс взглянул на Чарли и серьезным, почти скорбным тоном промолвил:

— Я полностью согласен с Чарли, сэр. Не выступайте с этим больше.

— Боже милосердный! — со смехом вскричал Диккенс. — Меня окружают одни скептики. А вы, Чарльз… — Он указал на Кента, стоявшего рядом со мной.

Никто из нас еще не воспользовался случаем подкрепиться. Гул толпы вокруг нас набирал силу, голоса звучали все непринужденнее.

— И вы, Уилки, — добавил Диккенс. — Какого мнения держатся два старых моих друга и собрата по перу? Вы согласны с Эдмондом и Чарли, которые считают, что мне не следует выступать с «убийством»?

— Ни в коем случае, — ответил Кент. — Единственное мое возражение носит сугубо технический характер.

— Вот как? — произнес Диккенс.

Он говорил вполне дружелюбным тоном, но я знал, как мало его волнуют «возражения технического характера», когда дело касается его чтений или театральных работ. Он мнил себя великим мастером режиссуры и технических эффектов.

— Вы заканчиваете чтение… представление… тем, что Сайкc уволакивает мертвого пса из комнаты, где произошло убийство, и запирает за собой дверь, — сказал Кент. — Мне кажется, публика ждет большего… Возможно, бегства Сайкса? Почти наверняка — его падения с крыши на острове Джекоба. Публика хочет… ей необходимо увидеть, что Сайкc наказан.

Диккенс нахмурился. Воспользовавшись его молчанием, я заговорил:

— Я согласен с Кентом. То, что вы представили нам, поистине поразительно. Но концовка кажется… усеченной, что ли? Преждевременной? Я не берусь говорить за женщин, но мы, мужчины, по завершении действа испытываем известное неудовлетворение, ибо жаждем крови и смерти Сайкса столь же страстно, как Сайкc жаждал убить бедную Нэнси. Дополнительные десять минут послужили бы к переходу от беспросветного ужаса, в котором вы оставляете зрителя сейчас, к сильнейшему эмоциональному возбуждению в предвкушении желанной развязки.

Диккенс скрестил руки на груди и покачал головой. Я видел, что его накрахмаленная манишка насквозь промокла от пота и что пальцы у него мелко дрожат.

— Поверьте мне, Чарльз, — сказал он, обращаясь к Кенту, — удерживать внимание аудитории в течение еще десяти — даже пяти! — минут после смерти Нэнси решительно невозможно. Поверьте мне на слово. Я стою там… — он махнул рукой в сторону своей установленной на возвышении кафедры, — и я знаю.

Кент пожал плечами. Диккенс говорил в высшей степени убежденно — категорическим тоном Мастера, к какому он неизменно прибегал, когда хотел оставить за собой последнее слово в дискуссиях на предмет литературы или театра. Но я сразу понял, что Неподражаемый тщательно обдумает поступившее предложение, и впоследствии нисколько не удивился, когда он в точности последовал совету Кента и удлинил номер, добавив к нему еще по меньшей мере три страницы текста.