Читаем «Друг мой, враг мой…» полностью

Я приехал в Тбилиси. Город нашего детства, именовавшийся по-русски Тифлис, получил в это время старогрузинское название Тбилиси (от грузинского слова «тбили», означающего «теплый источник»).

Был разгар Террора… И тем не менее вспоминаю, каким счастливым я проснулся в тот первый день. Солнце упало на мою подушку – и это было наше, настоящее солнце. За окном кричали, как в детстве: «Самоварный песок!», «Мацони, мацони!..» Это крестьяне спустились с гор в наш город, счастливо нагретый солнцем.

Я привез в Тбилиси всю семью. И хотел только одного: чтобы Коба обо мне забыл. Хотя знал: желание было несбыточным, ибо мой любимый друг никогда ни о ком не забывал. Он был памятлив, как наша горькая Революция…

В первый же день по приезде меня вызвал к себе Лаврентий Берия. Он был тогда первым секретарем ЦК, точнее, вождем Грузии.

Как Гитлер сформировал систему маленьких фюреров, распоряжавшихся жизнью и смертью граждан на местах, так и Коба создал пирамиду всесильных местных партийных вождей. Причем время от времени он их менял, правда, своеобразно – отправлял в небытие.


Было воскресенье. Прежде чем идти к Берии, я решил разведать обстановку и поговорить со старыми друзьями.

Я отправил жену и Сулико наслаждаться нашим прекрасным жарким утром. Посоветовал купить по дороге маленькие пончики с заварным кремом – пончики моего детства, которые умеют делать лишь здесь. Потом отвести Сулико в любимое кафе моего детства на нынешней улице имени Кирова. Там и сейчас можно было съесть разноцветные шарики мороженого. Сколько раз, убежав из семинарии, мы сидели в этом кафе с Кобой. Все радости детской жизни мы сохраняем в памяти до смерти. И вот теперь, клонясь к закату, я передавал свои радости дочери…

Я был вызван к Берии к трем, времени оставалась уйма. Наскоро выпив настоящего грузинского чая, который можно выпить только на моей родине, отправился к друзьям. По пути прошел мимо нашей семинарии. Знакомое белое здание все так же глядело на Пушкинский сквер, только колокола исчезли с балкона.


Друзья жили недалеко от церкви Святого Давида. Каково же было мое удивление, когда, подходя к ней, я увидел жену и дочку. Они стояли у городской достопримечательности – дворца из серого гранита с узорчатыми мавританскими окнами. Этот дворец принадлежал прежде богачу армянину, благополучно сбежавшему от Революции.

Моя маленькая дочка – совершеннейшая живая кукла: иссиня-черные волосы вьются, голубые глазищи в пол-лица. Когда она останавливается, непременно собирает толпу поклонников. На этот раз около дочки и жены стояли двое – старуха в черном со строгим властным лицом и женщина, уже немолодая и очень некрасивая. Надо было видеть, с какой нежностью и тоской немолодая гладила мою девочку и что-то отчаянно мычала. Она была глухонемая. Увидев меня, старуха торопливо оттащила ее от Сулико и повела к подъезду знаменитого дома. Та шла, упираясь, и все оглядывалась, мычала свое, нежное. Они вошли в дом…

Оказалось, моя слишком образованная жена вместо кафе повела Сулико смотреть могилу Грибоедова с выгравированными на памятнике знаменитыми словами вдовы: «…Но для чего пережила тебя любовь моя?» Эта патетичная надпись неизменно приводит в восторг наших грузинских жен. Моя всегда вспоминала о ней после того, как узнавала об очередной моей любовной истории. Вечная любовь грибоедовской вдовы должна была почему-то укорять меня.

Но удивительнее другое: этими женщинами, восхищавшимися моей девочкой, были мать и глухонемая сестра человека, которому мне надлежало представиться в три часа дня. Мать и сестра Лаврентия Берии!

Лаврентий Берия

Я не люблю, когда женщина не исполняет решения мужчины. И строго попросил жену забыть о незабвенной могиле и отвести дочь есть мороженое моего детства. Только когда они туда отправились, я продолжил свой путь к друзьям.

Он и сейчас, наверное, стоит – этот дом на улице Чонкадзе. Здесь они жили, мои старые друзья. Двое из них участвовали со мной в эксах. Теперь они занимали большие посты в руководстве Республики. Но нравов не изменили. В их маленьких квартирках, по нашим прежним традициям, я увидел самое необходимое – простая железная кровать, шкаф для одежды, письменный стол для работы и большой обеденный стол для застолья с друзьями. И еще книжные полки во всех комнатах – с обязательными «Городом солнца» Кампанеллы, сочинениями Платона и Маркса. А на самом видном месте – работы Кобы и Ленина. На той же полке (что, признаюсь, меня огорчило) – речи Берии.

Таким образом, об атмосфере в городе я получил представление сразу. Но мне предстояло удивляться и удивляться.


Перейти на страницу:

Все книги серии Апокалипсис от Кобы

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное