«Друг мой, враг мой…»

После парада и демонстрации я был на торжественном приеме в Кремле (Коба лично передал мне приглашение). Мне бы вспомнить, как особенно ласков мой друг перед…

На приеме увидел, как Крупская подошла к Кобе, поздравила его с праздником. Пожалуй, впервые после смерти Ильича Коба обнял ленинскую вдову.

11 ноября тридцать седьмого года он позвал меня в кремлевскую квартиру. Туда, «учитывая происки многочисленных замаскировавшихся врагов…» (Коба не забывал играть в эту игру), посетителей теперь провожал сам комендант Кремля. К моему изумлению, вместо знакомого мне коменданта Петерсона меня ждал незнакомый офицер НКВД. Оказалось, накануне арестовали все кремлевское начальство, включая комендантов Кремля и Мавзолея…

Неутомимый Коба продолжал трудиться.

В квартире меня встретил другой офицер НКВД. Он сообщил, что Коба сейчас принимает Надежду Константиновну и просит подождать. Меня провели в соседнюю с гостиной маленькую комнату, выполнявшую роль прихожей, – здесь складывали почту и газеты для Кобы.

Дверь была приоткрыта, и я отчетливо слышал голос Кобы. Он говорил о Мавзолее.

Я удивился теме. Как я уже писал, Коба боялся мертвых и в Мавзолей спустился лишь однажды – в день его открытия. Говорят, Коба прошел мимо священного тела быстрым шагом, почти бегом. С тех пор он вообще там не бывал. Как-то мы с ним заговорили о Мавзолее, и он сказал:

– Мижду нами говоря, я понимаю – лежать под грохот парадов, выставленным на виду у зевак… Но это партийное поручение, и наш Ильич с честью выполняет его после смерти.

Я добавил бы: «несмотря на все опасности, исходящие от любящего его народа». Как это ни смешно, после смерти на мертвого Ильича покушались куда чаще, чем при жизни. Один покушавшийся, как я уже рассказывал, разбил стекло саркофага принесенным кирпичом… Другой вскочил на барьер, разбил стекло сапогом, и осколки рассыпались по груди Ильича… Третий пронес пистолет и выстрелил в несчастное тело…

Как не раз бывало, Коба прочел тогда мои мысли.

– Страху было мало, а врагов много. Нужно наоборот. – И добавил: – Ведь не одни зеваки приходят к Ильичу. Любящий его народ… Коммунисты со всего мира едут к нему поклониться.

Но в глазах его была мука. Я знал, он думает: и мне лежать там же!

В соседней комнате Коба и гостья пили чай. И молчали.

Наконец Коба заговорил. Повторил любимое – про данное народом партийное поручение, которое Ильич с честью выполняет после смерти.

Крупская не сразу, после паузы, произнесла:

– Сегодня я была в Мавзолее и подумала: я старею, а Володя все такой же. И еще подумала, как Володе было бы грустно. Он очень любил его. – И она попросила Кобу помиловать Бухарина. – Бухарчик… он так вас любит.

Коба молчал. Представляю, как мрачно он молчал. Потом сказал:

– Он мне об этой любви письма пишет. Уже десятка два написал. Читать чужие письма вслух нехорошо, но мы свои люди и оба его любим. Потому я письма эти вам почитаю.

Прошел, видимо, к письменному столу. Зашелестел бумагами. Нашел письмо, стал читать. А я – запоминать: