Другие времена. Антология

(сост. Т. Ивлева)

* * *

Мы, хранимые в рамах времён…

В. Маяковский

Михаил Синельников / Москва /

Родился в 1946 г. в Ленинграде, ранние годы провел в Средней Азии. Автор 33 стихотворных сборников, в том числе, однотомника (2004), двухтомника (2006), сборника «Из семи книг» (2013) и книги «Поздняя лирика» (2020). Эссеист, автор многих статей о поэзии, переводчик, главным образом, поэзии Востока. Собственные стихи переведены на многие языки. Составитель ряда антологических сборников и хрестоматий, главный составитель в долгосрочном Национальном проекте «Антология русской поэзии». Академик РАЕН и Петровской академии. Лауреат многих российских и международных премий, среди которых национальная премия Антона Дельвига, Премия Ивана Бунина, Премия Иннокентия Анненского, Премия Арсения и Андрея Тарковского, Государственная премия Таджикистана имени Рудаки и др.

Первые воспоминания

Младенчество. Туманное начало.

Дорога прямо в пекло по сугробам.

Там будущая родина встречала

И обдавала жаром и ознобом.

Туда побег из ленинградской дали,

Где жизнь и смерть, любовь и малярия

Ребенка друг у друга вырывали

И обнимали, как Рахиль и Лия.

И наклонялся врач невозмутимо,

И возникали джинны – как назвать их?

И молчаливо проходили мимо

Семь лихорадок в полыхавших платьях.

Вожатый

Во внешности ничего заслуживающего доверия[1].

Децим Юний Ювенал

Изысканный сын эфира,

Доподлинный Ювенал,

Он джемпером в пятнах жира

Химчистку обременял.

Добытое на Тишинке

В комиссионку нёс

И двигался на поминки —

Под проливень вдовьих слёз.

Живущий по расписанью

Фуршетов из года в год,

Крутой волосатой дланью

Намазывал бутерброд.

Со всеми запанибрата,

Всё думал: «Нажраться где б?»

А «завтрак аристократа» —

Давно зачерствевший хлеб.

Но скучен без этих шуток,

Фантазии и вранья

Истории промежуток,

В котором застрял и я.

Во мраке лилово-сером

Закатных имперских лет

Водил он меня по сферам,

Оставившим в сердце след.

* * *

Луна туземная всходила,

Саманный озарив дувал,

И выступавшие светила

Отец ребёнку называл.

Ещё узнаю в зыбком беге

Дней исчезающих, горя,

Что были ранние ночлеги

Под небом Азии не зря.

Пойму, что жизнь дана вторая

Мирам, кружащимся в огне, —

Ещё светить, дотла сгорая,

Всезрящей силой быть вдвойне.

Что мыслью вспыхнувшей отвечу

Неотвратимому лучу,

Что вещей черноте навстречу

Со дня рождения лечу.

* * *

Всё снова привычная эта напасть,

Всё та же при встрече беседа

И эта безбожная, темная страсть,

Быть может, любовь сердцееда.

Назойливость эта всё вновь и опять!

Давно уж сойтись с ним пора бы!

Свободна! Казалось, ну что ей терять!

Какая-то придурь у бабы…

Но сердце дрожит и противится всё ж.

Как лошадь она, иль овечка,

С угрюмым хозяином, вынувшим нож,

Не хочет пройтись недалечко.

* * *

Что там вспомнить? Сосны, булку с тмином,

Плоский берег, пленной жизни ход…

Величает встречный «господином»,

А дорогу спросишь, так соврёт.

Был как будто существом единым

Этот неуживчивый народ.

И в войну немногословно-грубы.

Их болотный не страшил туман,

И валили чащу лесорубы,

Донимая псковских партизан.

Это же угрюмое сопенье

Непокорства, злости и грызни,

Превращаясь в хоровое пенье,

Бушевало в праздничные дни.

Петр Дамиани

С тем итальянцем, сумасшедшим слывшим,

В душе сойдешься, доживая век.

«Бог может сделать бывшее не бывшим» —

Должно быть, он в отчаянье изрек.

Не повернёшь в обратную дорогу,

Минувшее истаяло в дыму,

Но есть ответ на все вопросы к Богу,

На поздние претензии к Нему.

Vita Nova

Через столетье после Блока

Взбегал я на ступени

Собора, взмывшего высоко

В сиятельной Сиене.

Он пряничный (мечтанье детства),

Весь празднично-весенний,

Чуть захмелевший от соседства

Заоблачных селений.

Да только мы намного старше.

Не зря прошли, пожалуй,

Чернорубашечников марши

В Европе обветшалой.

За это, за одно хотя бы

Вам новой жизни навык —

Бурнусы эти и хиджабы

С дымком китайских лавок.

Деревня

От рёва ранних певней

Ещё теперь знобит…

Бродил я по деревне,

Внедрённый в сельский быт.

Я с этим бытом сросся,

Вёл поиск в эти дни

Народа-богоносца

Среди своей родни.

И кто-то хаял Бога,

Боялся не Его,

А нового налога,

Но пил под Рождество.

И кто-то в подпол прятал,

Куда за водкой лез

Икону – трансформатор

Энергии небес.

* * *

То карагач корой корявой,

То желудь, найденный в траве,

Грядущей грезящий дубравой,

Напоминают о свойстве.

Случайной косточкой рождённый,

С любовной нежностью храним,

Мой домочадец, ствол лимонный

Стал исповедником моим.

Должно быть, мы исчезнем скоро,

И, может быть, не в первый раз

Уничтожаемая флора

Окажется сильнее нас.

В борьбе корней немой и рьяной

Забудется дорога к нам.

Так в джунглях мощные лианы

Скрывают вход в пещерный храм.

Степановка, Воробьевка

Картуз дворянский с бородой раввина

И тяжба Музы и Марьи Петровны,

Одышка, беспредельная равнина

И пульс неровный.

Варенье, крендель, кофий, вдоволь сливок

И две любви, березы среди елей,

Стихотворенье – как души обрывок

И взлёт качелей.

И свежий запах вспаханного поля,

И мотылька перед свечой томленье,